Через час в Матаро из последнего грузовика вышел Искарай. Я усадил его в свою машину, и мы поехали туда, где остановилось полпредство. В большом зале вповалку лежали люди. Искарай упал на пол и сразу заснул.
По дороге шли и шли беженцы. Жены теряли мужей, матери — детей.
5
До войны в городке Фигерасе, в двадцати пяти километрах от французской границы, жило около десяти тысяч человек. За время войны население увеличилось до двадцати пяти тысяч. 1 февраля 1939 года в районе городской черты находилось по меньшей мере тысяч сто.
Раньше можно было пройти городок из конца в конец за пять минут. Сегодня автомобиль тратит полчаса, чтобы добраться до площади и застрять там. Все забито людьми, машинами, тележками, мулами. Густая толпа даже не движется — стоит. На площади, под открытым небом — а сегодня холодно — спят вповалку. Все дома переполнены, в каждой комнате разместилось по нескольку семей — это счастливчики. Что едят эти люди? И едят ли?
На тротуаре стоит Мальро. Пять дней тому назад он заходил ко мне прощаться. Последними словами его было: «Ну, до следующей революции!» Увидев меня, не здороваясь, он спрашивает:
— Были уже в замке?
Узнав, что я еще не был там, он садится в машину.
— Вы должны это видеть своими глазами. Едем.
И ничего больше не объясняет. Машина поднимается в гору. На холме стоит старинный замок с пристройками и конюшнями. Внизу поля, вдалеке лес. Огромный двор так же полон людьми и машинами, как площадь в Фигерасе.
По каким-то переходам, мимо караульных, Мальро ведет меня в кабинет Негрина. Маленькая комнатка, стол и стул. Мальро кидается к стене и с разочарованием говорит:
— Сняли. Когда для Негрина отвели эту комнату, решили повесить что-нибудь на стену. Повесили карту. Как вы думаете — какой страны? Угадайте, даю вам право ошибиться двадцать раз. Если вы на двадцать первый угадаете, я скажу, что вы знаете Испанию.
Это была карта Эфиопии.
В замке — последняя резиденция республиканского правительства. Министерству финансов не хватило места, оно заняло бывшее открытое кафе. Акты лежат на мраморных столиках.
Автомобиль за автомобилем: министры, генералы, чиновники. С ними адъютанты, секретари, машинистки, родственники. Тут же маршируют солдаты: теперь они учатся строю.
В толпе люди находят близких и друзей. Бесконечные рассказы о том, как бежали. Изредка слышен смех, — когда рассказывают, что бежали в чем были, не захватив ни пальто, ни рубашки, ни мыла.
Поэт Эмилио Прадос смотрит вокруг невидящим взглядом и глухо говорит:
— Меня никто не предупредил. Я ушел в последнюю минуту. Попал в какую-то деревню. Как идти дальше? Проехал больной старый генерал и взял меня в свою машину. Он в отставке, ничего не понимает, не знает, зачем уехал. И я ничего не понимаю. Ездим и ничего не можем добиться. А чего добиться — сами не знаем. Если бы у меня был револьвер, я бы покончил с собой. Я не могу жить, если я не нужен Испании. Я не могу жить без нее.
Другой поэт, Маноло Альтолагирре, отводит меня в сторону и говорит с полным убеждением:
— Фашисты напрасно взяли Барселону, им придется кормить население, а нечем. Они обещали, что накормят, и население не простит им. Будет восстание, и мы вернемся.
Оказывается, Альтолагирре состоит в военном министерстве, вчера получил назначение. Министерству именно теперь стали необходимы поэты.
В замке организована столовая. Альтолагирре куда-то уносится и, сияя, возвращается с пропуском:
— Наконец-то и я что-нибудь сделал!
В столовой обедает несколько тысяч человек. Она предназначена для чиновников, но за столами сидят женщины, старики, дети, рабочие, крестьяне. Видно, никому не отказывают. Обед состоит из супа — много воды, горсть риса и запах трески, — из куска недопеченного хлеба и стакана вина. Я уступаю женщине с детьми свою порцию супа, и она не знает, как благодарить. Поев, люди начинают улыбаться. Заговаривают с незнакомыми, ужасаются, ахают, потом смеются. Похоже на буфет небольшой пересадочной станции. Но пассажиры отправляются в изгнание.
6
Заседание кортесов было назначено на десять часов вечера. Журналисты томились весь день: из предосторожности им не сообщили, когда начало. В огромном замке были погашены все огни на случай, если бы фашисты оказались осведомленнее журналистов. Мы шли по острым камням, не различая ничего, кроме стен, спотыкаясь и ругаясь вполголоса.
У самого дальнего корпуса перед дверью стоял часовой в длинных белых перчатках с раструбами, в форме президентской гвардии. Узнавая министров и офицеров, он брал винтовку на караул.