Он вернулся через два часа. Эти часы были самыми томительными. Каждый шорох казался приближающимся топотом.
Шли всю ночь. Сержант рассказал, что взорвался воинский поезд, погибло много фашистских солдат и три офицера. Жителей деревни заставили носить трупы.
— Ладно, Педро, — сказал капитан, выслушав доклад сержанта и допросив пленного, — годишься.
К капитану пришли крестьяне. Они сказали:
— Республике нужно оливковое масло. Республика просит нас собрать как можно больше оливок. А наши рощи лежат как раз между линиями. Не наши руки, а пулеметы стряхивают оливки с деревьев. Если это нужно, мы выйдем на сбор ночью. Только нам необходима охрана.
Ночью Педро вместе с крестьянами пошел собирать оливки. Крестьяне боялись заходить далеко. Педро с корзиной в руках подполз к самому краю рощи. До вражеских окопов оставалось метров двадцать. Оливковая роща — редкая, оливковые деревья — невысокие, укрытия они не дают. Лежа на земле, Педро тряс стволы, и оливки падали ему на голову, на плечи, на спину. Ночь была тиха, воздух неподвижен. Но казалось, что резкий ветер гнет деревья и шумит в листве: это крестьяне сбивали оливки. Фашисты услышали шум. Затрещал пулемет. Педро прижался к земле. Ударила артиллерия. Снаряды с воем летели над головой Педро, рвались в роще, с корнями вырывая деревья, ломая стволы и ветки. Педро был отрезан от своих огневой завесой. Он не думал о том, что его могут убить или взять в плен. Ему до слез было жаль олив и урожая. Он не выдержал и крикнул:
— Зачем уничтожать добро?
Его никто не услыхал.
Давно был убит капитан. Он так и не успел отправить керамику в Мадрид, штабные ели на расписных тарелках, тарелки бились. Педро уже много раз побывал на той стороне. Два раза он был ранен. Его произвели в сержанты, и теперь он командовал группой.
Фашистские самолеты разбомбили деревню. Одна бомба попала в лавку с керамикой. Дядя Педро долго сидел среди обломков и черепков так же неподвижно, как раньше у входа. Потом он исчез.
Педро попросил у командира разрешения отправиться одному на ту сторону, в деревню, где жили родственники дяди. Он был убежден, что дядя ушел к фашистам.
— Лавки у него больше нет, работника нет. Здесь его ничто больше не держит, а душа зовет его туда.
Ночное шоссе было пусто. Педро шел быстро. Он нагнал две тени и по треуголкам узнал гражданских гвардейцев. Он пошел за ними, прячась в тени деревьев. Гвардейцы говорили о том, что скоро на фронте что-то должно произойти: получены новые сведения, которые сообщил какой-то перебежчик.
Держась в тени, переползая от стены к стене, Педро подкрался к дому, в котором жили дядины родственники. В окне горел свет. Он заглянул; дядя сидел у постели и дремал, ленясь раздеться. Он был один.
Когда Педро вырос перед ним с гранатой в руке, он неуверенно прошептал:
— Я закричу.
— Попробуй.
— Педро, дурак, — зашептал дядя, — красные уже побеждены, тебя расстреляют. Разве я тебя не любил? Расскажи, что знаешь, и наши тебя не тронут, а я дам тебе снова работу…
Педро не спускал с него глаз и чуть-чуть улыбался.
— Только сумасшедшие с красными. У меня нет детей, ты мой наследник. Только сумасшедшие отказываются от земли.
Педро молчал. Дядя попробовал возвысить голос — авось услышат другие. Педро улыбнулся чуточку шире прежнего и поднял руку с гранатой. Улыбка пугала дядю больше гранаты, он никогда раньше не видел, чтобы Педро улыбался. Он спросил прежним шепотом:
— Что ты хочешь? Зачем пришел?
Педро молчал.
— Ведь тебе не нужна моя жизнь, — пролепетал Дядя.
— Зато тебе нужны наши оливы, — спокойно ответил Педро. — Что ты рассказал фашистам?
— Ничего!
— Лжешь!
И дядя опять увидел странную улыбку. Он заторопился:
— Я не мог промолчать… Они спрашивали… Иначе они бы меня…
Улыбка племянника сводила его с ума.
На другой день республиканское командование приказало спешно возвести укрепления там, где их не было, а неохранявшаяся переправа была взята под прицел артиллерии.
— Что ты сделал с дядей? — спросил командир.
— Я связал его и надел ему на голову горшок. Хороший горшок, дорогой. Покойный капитан дал бы за него большие деньги.
Педро стал лейтенантом и неизменным начальником всех диверсий. Но товарищи видели в нем начальника только в бою. На отдыхе они шутили над ним и давали ему разные прозвища. То его называли «Педро-девушка», за способность легко краснеть, за не тронутые бритвой щеки, то — «Педро-батрак», за постоянную готовность принять участие в полевых работах. Когда до андалусских деревень добрался фильм о Чапаеве, его одно время называли Чапаевым. Но он как-то сказал: