Чтобы создать панику, фашисты стреляют как бог на душу положит: то днем, то ночью, то залпами, то из одного орудия, то подряд, то с регулярными перерывами, то без всякой системы. Тем не менее мадридцы почти безошибочно определяют, кончилась ли бомбардировка или надо еще переждать. Жертв много, когда снаряд, обычно — первый, попадает в очередь, в кино, в трамвай.
Гостиница, где я живу, — одна из самых больших в Европе. Она занимает целый квартал. Вся она отведена под госпиталь, только один этаж сохранили для постояльцев. После каждой бомбардировки вносят раненых. На днях принесли женщину, накрытую простыней, и ребенка. Мальчик лет семи неистово кричал. Трое санитаров не могли удержать мужчину, который рвался к своей жене. В операционной женщина умерла, не приходя в сознание. Отцу кричали на ухо: «Ваш сын останется жив!» Он ничего не слышал. Стуча зубами, ломая руки, вырываясь из рук санитаров, он умолял: «Пустите меня к ней, пустите меня к ней, я хочу ее видеть!..»
Когда раздается удар, какая-то сила тащит к окну. Иногда кажется, что ожидание новых раненых может свести с ума. Выходишь на улицу. Мадрид все тот же — спокойный, гордый, веселый. Прохожие, не догадываясь, что ты сбежал из дому от малодушия, одобрительно улыбаются: ты тоже не боишься быть на улице, когда стреляют.
А между тем надо бояться. Один из самых храбрых людей, каких я знал в Испании, болгарин Петров, проходя со мной по улице во время обстрела, жался к стенам и сказал мне:
— Да, боюсь. Это не в поле, это как в клетке. В поле и заяц может уйти от охотника. В поле — война. Здесь — бойня. Здесь ты как слепой. В поле он метит в тебя, а ты в него. Здесь и он стреляет вслепую, хотя наверняка. Глупо так погибнуть. В Мадриде я, как горец, хочу на воздух. А на фронте мне спокойно.
Но испанцы еще не понимают, что такое расчетливая и что такое нерасчетливая храбрость.
На самом опасном месте, на перекрестке Гран Виа и улиц Монтера, Ортолеса и Фуэнкарраль, для трамвайного стрелочника выстроена каменная будка: он прячется в нее, когда начинается очередной обстрел. Трамваи сразу останавливаются. Пассажиры уходят в подъезды. Когда вагоновожатый решает ехать дальше, он кричит на всю улицу:
— Защитники Мадрида! Кто торопится на фронт? Поехали!
И пассажиры, смеясь, выходят из подъездов.
В самом высоком мадридском доме — доме телефонной станции — четырнадцать этажей. На тринадцатом — артиллерийский наблюдательный пункт. Лифт идет до одиннадцатого, двенадцатый разбит снарядами. Одна из лестниц обращена к Каса де Кампо и вся застеклена. Огромное стекло, метров в пять, цело.
Наблюдательный пункт — средней величины комната со столами и табуретками. Вокруг нее — балкон. Отсюда и наблюдают. В бинокль прекрасно видны окрестности, гора Гарабитас, далекие антенны, первые и вторые линии фашистов в Каса де Кампо.
Артиллеристы показывают местность, как будто водят пальцами по карте.
— Одна их батарея — там, другая — здесь. В этих окопах — регулярные части, подальше — фалангисты. До антенн километров тридцать. Замечательная видимость: горный воздух. Антенны в глубоком фашистском тылу. Стрельбу наших дальнобойных корректируем отсюда.
Далекий свист прорезает воздух. Веселые артиллеристы переглядываются, уходят с балкона, запирают железную дверь.
— Началось. Сколько они снарядов по нас выпустили, не сосчитать. Весь фасад попортили.
С балкона, выходящего на другую сторону, открывается вся восточная часть города. Далекий удар, потом белый дымок. В бинокль видно: дыра в стене дома, подбегают люди, над кем-то или над чем-то наклоняются, подлетает машина. Снова удар. Дым в другом конце города. Через минуту дым становится гуще, мчатся пожарные. Улицы вымерли, прохожих нет, только проносятся редкие машины. Дым появляется в третьем месте, очень далеко. Кажется, что стоишь в магазине игрушек над макетом города, по которому воинственный мальчик стреляет горохом из пушечки.
Резкий свист.
— А вот это — на волосок от нас.
Треск, как будто раскололся большой камень. Здание содрогнулось. Один из наблюдателей стремглав убегает вниз и через минуту возвращается.
— В десятый. Снесло карниз. Пустяки. На улице никого не было.
Так каждый день и по нескольку раз в день. Только наблюдатели-испанцы сменяются. Для советских смены нет.
Через два часа улицы снова полны народа. Походив по центральной улице Алькала, перерезающей почти весь город, подхожу к гостинице. Где-то рядом раздается удар. В вестибюль снова приносят раненых. Снаряд попал в очередь перед кино на соседней улице.