Его узнали.
— Дон Рамон, вход завален, что нам делать?
Почему, как всегда, от него ждали совета? Почему? Имел ли он право давать советы?
Он сказал самое простое:
— Попробуем отыскать вход.
Откуда-то взялись лопаты и кирки. Внутренняя лестница обрушилась. Стало ясно: на верхних этажах не осталось никого и ничего. Откопали вход в нижнюю квартиру. Сорвался кирпич. Человек оступился и закричал. При свете факела открылось то, что было комнатами. Портрет старика повис боком. Шкаф был в щепах. Кровать сбилась в один комок. Но на окне стоял уцелевший горшок с цветами. Кровать подняли. Под ней оказались трупы. Люди остановились.
— Дальше, дальше! — сказал дон Рамон. — Надо искать живых.
О том, что сам он всю жизнь искал мертвых, он подумал гораздо позже.
И живых нашли. Они лежали, придавленные, и плакали: одни от боли, другие от радости, что их нашли. Старика извлекли из-под трупа жены. Он ничего не понимал, он твердил: «Она упала на меня, она упала на меня…»
Люди уже уходили в другую квартиру, когда дон Рамон почувствовал, что на него кто-то смотрит. Он оглянулся. Никого не было. Он обошел комнату. Никого. Он оглянулся еще раз и заметил, что остался один. Надо было спешить к другим. Он сделал несколько шагов и увидал по другую сторону пролома вжавшегося в угол ребенка.
Дон Рамон крикнул. Никто не услыхал его. Казалось, не слышит и ребенок. Но огромные глаза неотступно глядели на дона Рамона. Держась за разбитые стены, балансируя над провалом, осторожно ступая по трещавшему и осыпавшемуся под ногами краю уцелевшего пола, он пробрался к ребенку. Это была девочка, она онемела от ужаса. Она косила глазами на кровь, заливавшую ее плечо, и снова смотрела на дона Рамона. Он опустился на колени и, забыв, что оба они приткнулись над провалом, осторожно перевязал рану. Девочка заплакала, залепетала и судорожно обняла шею дона Рамона. Держа ее правой рукой, он выпрямился и, цепляясь левой за выступы разбитой стены, медленно пошел обратно. Он нес ребенка, как несут то, что дороже жизни.
Он вынес девочку вниз, на улицу. К нему кинулась женщина, выхватила девочку из его рук, крича и плача. Дону Рамону было жаль отдавать свою ношу.
А ведь он никогда не любил детей.
Он не заметил, как приехали санитары. Он смертельно устал и тоже не замечал этого. Он не понимал, сколько времени прошло с тех пор, как он упал с кресла в своем кабинете. Час? Вечность? Какая вечность?
— Есть еще одна квартира.
Он кинулся вместе с другими разгребать вход. Здесь было мало разрушений, а людей вообще не оказалось. Неожиданно вспыхнул свет, — дон Рамон не слышал сирен и не знал, что бомбежка кончилась. Он опустился в кресло. Квартира была хорошо обставлена. Все притихли и устало глядели друг на друга. После крови и развалин — мирный уют, на столе — чашка кофе, в шкафу фарфор. И уцелевшая люстра позванивала, как в кабинете дона Рамона. Он почувствовал наконец, как он устал. Надо идти домой, он сделал все, что мог.
В тишине раздалась музыка. Дон Рамон широко раскрыл глаза. Две-три секунды легкого гуденья, слабого визга, и комната наполнилась густыми четкими звуками. Оркестр играл венский вальс.
Кто-то сказал:
— Хозяева убежали, когда началась бомбежка, и не выключили радио.
И не выключили радио… Разрушен дом, молчат мертвые, стонут раненые, сражаются солдаты, а кому-то в этом же мире нужен венский вальс.
Кому-то в мире нужен и дон Рамон. Как венский вальс?
А глаза онемевшей девочки все смотрели и смотрели на него.
В Центральном Комитете коммунистической партии в этот день прием начался поздно. Дон Рамон спокойно ждал. Он не спал всю ночь, но не чувствовал этого. Он пришел сказать комиссару, что тот был прав. Что коммунисты правы. Спешить было нечего. Другие поняли это уже давно.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
1
Осенью правительство переехало в Барселону. Официальной, да и на самом деле главной причиной переезда была необходимость добиться того, чтобы богатая, промышленная, населенная Каталония приняла наконец полное участие в войне. Барселона и по количеству населения, и по своему промышленному значению была первым городом в Испании, в особенности теперь, когда Мадрид был фактически изолирован. Давно следовало перестроить каталонскую промышленность на военную. В Барселоне легче было разместить правительственные учреждения, чем в небольшой провинциальной Валенсии. Надо было найти общий язык с каталонцами, убедить их, что свою свободу они отстоят, лишь защищая общую. Надо было — и это было самой щекотливой задачей — без намека на насилие взять в руки центральной власти то, что так нетвердо держала в своих слабая местная власть.