Но, конечно, новый переезд правительства неизбежно вызвал мысль о новом отступлении. Это категорически отрицалось, однако всем было ясно, что трудности растут с каждым днем. Да и не поздно ли было обращаться к Каталонии на втором году войны? Паникеры повторяли то, что подсказывала им вражеская агентура: министры уезжают, чтобы быть поближе к французской границе. Каталонцы согласились на этот переезд скрепя сердце, но недавнее анархистско-поумовское восстание смутило их. (Анархистская «Железная колонна». и поумовские части ушли с фронта, чтобы поддержать своих в Барселоне; анархисты двинулись даже на Валенсию.) Центральное правительство понимало, что попадет в трудное положение, потому что каталонцы подозрительны и потому что в ряде вопросов ему придется столкнуться с двоевластием. С коммунистами происходило нечто похожее: в Каталонии коммунисты и социалисты объединились в единую партию, как молодежь всей Испании; это было большим шагом к единству рабочего класса, но был в этом и недостаток: малочисленные каталонские коммунисты в какой-то степени растворились в новой партии, у руководителей которой не было ни опыта, ни решимости.
Исподволь уже велись разговоры о бесперспективности войны, о невозможности победы, о неизбежном поражении. Наивные говорили о перемирии, о разделении Испании на две страны, о выборах под контролем Лиги Наций, даже о том, чтобы договориться с Франко, поставив ему условие — никого не преследовать. Казалось, человеческой слепоте (если только она не была подлостью) нет предела: было совершенно ясно, что никакое перемирие, никакие переговоры Франко не нужны, что он хочет завоевать страну, а не договариваться, что еще меньше нужно перемирие Гитлеру и Муссолини — им важно было продемонстрировать не миролюбие, а свою мощь, — что Лига Наций способна только похоронить испанский вопрос в бесплодных дискуссиях, тянуть дело, пока Франко не овладеет всей Испанией, и тогда предать ее. Комитет по невмешательству, созданный Лигой Наций и заседавший в Лондоне, по существу, помогал фашистам; его туманные и лицемерные резолюции, якобы стремившиеся локализовать, ограничить испанскую войну, выполнялись только одной стороной — республиканской; сторожевые суда комитета бороздили моря, но преследовали только корабли, шедшие в республику; французская граница была закрыта, но португальская открыта на всем своем протяжении; наблюдатели комитета свободно передвигались по республиканской зоне, им показывали все, что они желали видеть; а в фашистской зоне они видели только то, что им показывали, — большего они и не желали, играя порою откровенно в жмурки; мало того, доклады некоторых наблюдателей в республиканской Зоне немедленно становились известными франкистам.
Якобы замкнувшись в оскорбленном одиночестве, плел интриги Кабальеро, считавший нового премьера Негрина выскочкой и тайным коммунистом. К «левому» Кабальеро быстро примкнули правые социалисты. Не скрывал своей безнадежности и ушедший в отставку Прието. II Интернационал, социалистические партии охладевали к Испании, подозревая, как Кабальеро, будто Негрин — тайный коммунист. Правые газеты повсюду доказывали, что Франко патриот, что война нужна только Москве, чтобы связать руки Гитлеру и Муссолини.
Если вообще трудно делать что-либо, не веря в успех, то воевать, не веря в победу, почти немыслимо. (Это не относится к единицам и сознательным революционерам, уверенным в том, что поражение — это близкое будущее, а победа — далекое, но неизбежное будущее. Я говорю о солдатах, о народе, о политиках-нереволюционерах, живущих без дальней перспективы.) Простая мысль — почему же так стойки солдаты республики, почему поддерживает сопротивление голодный народ, почему правительство, в котором по-прежнему всего два коммуниста (а в последнем составе — только один), делает отчаянные усилия, на которые способен только тот, кто не потерял веры, — не возникала в головах маловеров, внешних и внутренних (о предателях говорить не стоит). Они не понимали, что их настроения, разочарование, неверие родились в их собственном ограниченном мозгу, а не в сердце народа. Они рассуждали за народ. А коммунисты и в значительной степени правительство, из которого неверующие и интриганы постепенно уходили, выполняли волю народа.
«Юнкерсы» и «капрони» бомбили беззащитные республиканские города и деревни. Люди ненавидели эти машины, летчиков и тех, кто посылал их. Но я ни разу не слыхал, чтобы, требуя возмездия, испанец или испанка сказали, что надо в ответ сбросить бомбы на фашистские города.