Три выстрела многоголосым эхом прокатились над холмами. Но что это? Треугольник медленно повернул, как будто сигнальный выстрел испугал находившихся в лодке. Вот они и парус опустили.
— Ничего! Они будут здесь сегодня же, — категорически заявил Скляр. — Налаживай чай, Мария!
Скляр угадал. Не прошло и часа, как к берегу причалила чукотская байдарка с тремя гребцами. Байдарка была без груза. Размеры ее как раз подходили для предстоящего путешествия в Канчаланский лиман. Настроение в лагере поднялось. Скляр усердно помогал чукчам тащить байдарку на берег, что легко удалось, так как судно из моржовой шкуры, натянутой на деревянный остов, не представляло большой тяжести. На берег вышли трое чукчей. У самого старшего были могучие плечи, голова выбрита начисто, и лишь на самой маковке оставлен длинный «оселедец». Обращали на себя внимание его ширококостное коричневое лицо, живой взгляд темных глаз под угловатыми густыми бровями, крутые ноздри и желтый оскал губастого полнозубого рта.
Другой гость был втрое моложе, но сложением и повадкой напоминал первого. Этот парень был почти красив со своим ровно разлитым по лицу румянцем. Зубы у него еще не были прокурены и сверкали белизной. Темные, миндалевидные глаза были затянуты какой-то сонной поволокой. Прическа у него была совсем другая: макушка гладко выбрита, но зато оставлена широкая кайма волос, идущая по темени и затылку. Волосы у чукчей были густые и прямые.
Третий чукча оказался совсем еще ребенком, 7–3 лет, не больше. Он был до смешного похож на первого и лицом, и «оселедцем», и повадкой. Все трое были одеты в меховые штаны и рубахи, низко перехваченные ремешками. К поясу в плоских ножнах были привешены ножи. На ногах одеты торбаза из нерпичьих шкур.
Элементарные правила чукотского этикета хозяевам были известны.
— Тагам! Чай пауркен (пошли чай пить)!
Гости с большой готовностью полезли вверх по склону берега реки. Уселись. Заговорили между собой, закурили трубки. У старшего был какой-то гулкий, негромкий голос. Средний, как только вышел из байдарки, сразу запустил руку под рубаху и принялся скрести себе то живот, то плечи. Этого занятия он не прекращал и во время чаепития. Малыш в отношении общительности был точной копией старшего.
— Усео-роуно, — говорил старший, одобрительно ощупывая брезент палатки.
— Усео-роуно, — деловито соглашался маленький.
— Усео-роуно. Меченки, — настойчиво обращается к Скляру старик.
— А, поняли! «Меченки» — это значит ладно, хорошо, а «усео-роуоно», — очевидно, вольный перевод чукотского «меченки».
Скляр напряженно отыскивает в своем словарике нужные слова и фразы, а Мария тем временем угощает гостей чаем. Вот и воды только на донышке объемистого ведра осталось. Может быть, довольно?
— Меченки? — спрашивает Мария, перевертывая ведро вверх дном.
— Усео-роуно, — улыбается чукча, которого Скляр назвал «капитаном», и что-то говорит мальчику. Тот схватывает ведро и несется вниз к реке. Через пять минут полное ведро снова водворено на примус. «Капитан» пытается рассказать что-то. Мелькают знакомые слова: «вээм» (речка), «милыптанин» (русский), «конь», — невидимому, речь идет о лошадях экспедиции, — «камака» (умер).
«Капитан» закидывает голову назад, и частые булькающие звуки вылетают из его раскрытого рта. Затем он весь бессильно опускается со склоненной на бок головой и выпученными глазами.
— Конь камака (конь умер), — шепчет мальчик, которого, как выяснилось, звали Элькаутль.
Мария делает знак, что поняла. Наступает очередь Скляра. Перемешивая русские и чукотские слова, он убеждает «капитана» сплавить лагерь вниз по реке на своей байдаре. «Капитан» догадался. Скляр решает «взять быка за рога». По его приказанию, Мария достает из вьюка медный, яркий, как солнце, таз, кладет в него несколько папуш (связок) табаку, пакет с сахаром и кирпичный чай. Все это ставится посредине палатки.
Три руки одновременно тянутся к тазу. «Капитан» осторожным щелчком заставляет медь заговорить ясным, чистым голосом. Молодой чукча гладит его блестящий край потной, грязной рукой и конфузливо вытирает рукавом оставшийся влажный след. Элькаутль, позабыв свою «солидность», нагибается над тазом, всматриваясь в свое отражение. Скляр жестами заверяет «капитана», что за работу он получит и этот великолепный таз, и табак, и сахар, и чай в придачу. «Капитан» отвечает пространным монологом, затем вылезает из палатки, осматривает груз, взвешивает тюки на руке, соображает и с решительным видом возвращается на место. Мария наливает ему еще чаю. «Капитан» вежливо рыгает.