«Невозможно... Что происходит?..»
Артош только что использовал божью кару, и у него должно было остаться не больше 12% его изначальной силы — так единогласно утверждали расчеты зееров[26] и прюферов. И тем не менее...
Артош словно прочитал их мысли:
— Сильнейший превосходит других просто потому, что он «сильнейший». В измерении моей мощи смысла нет.
Айнцих не знал, что сказать на это. Ему ничего не оставалось, кроме как принять эту идею, сколь абсурдной она ни была. В конце концов, он, будучи машиной, обрел душу — если возможно такое, то почему бы не существовать и одушевленной идее силы? Все это подвело его размышления к дикой гипотезе, отвечающей на один извечный вопрос.
«Идея, обретшая душу... Закон природы, обладающий собственной волей?»
Получается, эссенция...
— Все очевидно: я сильнейший, а все остальные — слабаки, — упивался своим величием Артош. Вид его был свиреп, голос был полон презрения.
Айнцих лишь усмехнулся в ответ.
«Всем единицам, синхронизированным с моим мышлением. Если кто-нибудь останется в живых — проверьте мое предположение».
«Яволъ».
Если эссенция — это то, о чем думал Айнцих, тогда полностью уничтожить Артоша было в принципе невозможно. И все же...
«Запрос зеерам и прюферам. Существует ли эссенция физически, и возможно ли это проверить?»
«Беяхен»[27].
Тогда все просто.
— Всем боевым единицам: загрузить разработанный прюферами алгоритм сражения с неизвестным. Лёзен!
Огромная фигура перед ними — идея, феномен, а может быть, закон природы во плоти — все увеличивалась в размерах, пока целиком не заполнила все видимое пространство.
Айнцих продолжил отдавать приказы, опираясь лишь на гипотезу. Если вычислить боевую силу противника невозможно, то что остается делать? Ответ очевиден: повиноваться подаренному им голосу сердца.
«Если сила врага неизвестна — предскажи все непредсказуемое. Не пытайся ничего понять или вычислить: доверяй лишь собственной интуиции», — так завещала им Шви.
В тронном зале Авант Хейма семьсот одно живое существо, притворяющееся машиной, готовилось к последнему, самому важному бою.
— Цель: Артош. Его эссенция предположительно меняет свою форму и законы физики каждую секунду.
— Тогда мы адаптируемся к этому каждые полсекунды. Разве это для нас невозможно?
— Найн![28]
Кто бы он ни был, чем бы он ни был...
— Если эссенция существует, мы сможем ее уничтожить. Это наша миссия! Желаю всем боевым единицам удачи. Аус!
— Яволь!
Экс-макины образовали строй и, вскричав «Лёзен!», всем скопом бросились в атаку.
— Что ж, — ответил Артош, и его слова эхом прогремели по всему континенту. — Яви всему миру мощь моей эссенции, мои злейший враг!
Тем временем Рику, оставшийся один около «Штерн Мартера», думал: что он вообще здесь делает? Он уже давно проиграл, а это была лишь жалкая попытка сжульничать...
— Заткнись. Не думай об этом, — сказал он вслух самому себе и проверил, надежно ли заперто его сердце.
Все в порядке: закрыто. Он еще мог продолжать.
Далеко на горизонте он едва мог различить силуэт Авант Хейма. Как раз сейчас там «неодушевленные предметы» пытались изолировать эссенцию Артоша, никого не убивая. Ему оставалось лишь дождаться их сигнала и нажать на спусковой крючок.
Вдруг он услышал голос, от мощи которого завибрировала и всколыхнулась вся планета, словно от землетрясения.
Он возвещал: «Небо, земля и все, что живет на ней! Услышьте!»
То был глас настоящего бога, сильнейшего из всех древних богов.
— Так вот что такое «поражение». Интересно. Это была славная битва, безвестный слабейший! — прогремел бог, уверенный, что Рику его слышит. — Гордись — ты был для меня достойным противником.
Тут единственный уцелевший черный глаз Рику ослепила яркая белая вспышка, озарив багровое небо. Все происходило так, как говорил ему Айнцих, — это был знак того, что эссенция Артоша «изолирована». Так он должен был думать.
Рику, конечно, понимал, как обстоят дела на самом деле, но не мог себе в этом признаться.
Рику помотал головой и положил палец на спусковой крючок «Штерн Мартера». Никто из экс-макин не возвращался... Но и этого Рику не замечал. Делал вид, что не замечал. И даже сам Артош словно поддержал его спектакль — он ведь не сказал, что его убили.