Приведенные отрывки из книги «Московия» и «Московское посольство» свидетельствуют, что Антонио Поссевино, так же как и ранее в 1517 г. Матвей Меховский и позже в 1696 г. Генрих Вильгельм Лудольф[8], осознавал различие между русским разговорным языком XVI в. и языком письменным, книжным и богослужебным — церковнославянским, ощущая при этом их близость («это делается на славянском или, скорее, на русском языке»). Некоторые различия между церковнославянским языком западнорусского образца и образца московского замечали и русские книжники XVII века[9], но ученый иезуит прав, утверждая, что московский славянский язык «почти таков, как язык, принятый у русских подданных польского короля».
Что касается образованности в Московской Руси, тесно связанной с книжным языком, то она казалась Поссевино невысокой помимо всего потому, что была построена на иных, чем в Западной Европе, началах[10], в суть которых римский иезуит глубоко не вникал. Поссевино, однако, наблюдал довольно внимательно разговорный язык, который в нескольких случаях был им назван «языком московитов» или «московитским языком» (см. сноску 11), а в других случаях просто «русским».
Антонио Поссевино интересовался также проблемами книжного славянского языка, его разновидностями и различием славянских языков вообще, что видно из следующего. Ватиканского монаха волновал тот факт, что булла или «Диплом» о единении, составленный папой Евгением IV в пору Флорентийского собора 1439 года и переведенный на греческий, а потом «славянский» язык, оставалась недоступной и непонятной русскому, «московитскому» читателю. По этому поводу он писал: «Ведь переводчик этого „Диплома“ на славянский язык не знал особенностей русского языка, но составил какую-то смесь из боснийского и хорватского языков. Это заметили те, кого я привез с собой из русских земель, находившихся под властью польского короля, и из Австрии[11]. Они же позаботились, чтобы и самый „Диплом“ и Символ Веры, изданный Пием IV, были переведены на современный русский язык» (Поссевино, 1983, с. 28). Следует, однако, предположить, что этот «современный язык» был все же не разговорным, а книжным.
Наконец, папский посланец хорошо понимал устойчивость богослужебного «славянского» языка на Руси и сообщал по этому поводу: «Важно, по-видимому, и то обстоятельство, что было бы очень трудно заставить их (московитов. — Н. Т.) отказаться от богослужения на славянском языке и заменить его богослужением на латинском или добиться разрешения для нас вести его на греческом языке. Если бы это и удалось через некоторое время, нужно было бы тщательно изучить, правильно ли переведено то, что читается у них из Ветхого Завета или Евангелий. Эта вещь, может быть, никогда не делалась даже и самими греками, да и не легко это сделать, так как я не знаю никого, кто понимал бы язык московитов с особенностями его фраз наряду с твердым знанием греческого и латинского языков и вместе с тем имел бы прочную основу в теологии» (там же, с. 33). Поссевино вновь смешивает проблемы книжного языка и разговорной речи («кто понимал бы язык московитов»), хотя в этом случае может подразумеваться и книжный, сакральный язык жителей Московской Руси — Московии. Интересно отметить, что ученый иезуит своими суждениями предвосхищал программу и деятельность сторонников Никоновской справы и говорил о необходимости правки богослужебных текстов.
8
Имеется в виду известное свидетельство Генриха Лудольфа конца XVII в., что на Руси говорится: «разговаривать надо по-русски, а писать по-славянски» (apud illos dicitur, loquendum est Russicae et scribendum est Slavonicae). См. Ludolf, 1959, p. A2.
9
Достаточно указать на прение Лаврентия Зизания с игуменом Ильею и справщиком Григорием в Книжной палате 18 февраля 1627 г. См. Прение, 1859, с. 86. См. также: Успенский, 1987, с. 281—288; Толстой, 1988, с. 116—118; Виноградов, 1938, с. 17—30.
10
О высоком уровне древнерусского образования можно судить хотя бы по работе: Соболевский, 1892.
11
Антонио Поссевино в его поездке в Московию сопровождали иезуит Паоло Кампани (Павел Кампанский), схоластик Андрей Модестин, богемец, т. е. чех, по происхождению, коадъютор миланец Микель Мориено и хорват священник, уроженец Загреба Дреноцкий. Поссевино называет Дреноцкого славянином и пишет, что он говорил «по-славянски» (вероятно, на кайкавском наречии хорватскосербского языка. —