В «продолжающих жизнь» героях писателю особенно дорога доброта — эта основа всякого позитивного деяния. С. Баруздин, обычно использующий названия как символы, выявляющие идейносодержательную сторону произведения, не случайно одну из лучших своих повестей называет именем и отчеством героини — «Елизавета Павловна».
Писатель создал обаятельный образ женщины, казалось бы, не имеющей никаких оснований надеяться на счастье, и все-таки прожившей насыщенную, большую, полноценную жизнь, которую по самому строгому счету можно назвать счастливой. Елизавета Павловна — маленькая, высохшая от старости горбунья, которая, и разменяв восьмой десяток лет, не собирается уходить на покой, — все послевоенные годы служит курьером в горисполкоме, неутомимо разъезжая от одной организации к другой, — неизменно шумная, энергичная, подвижная, страстно увлеченная разгадыванием кроссвордов.
Но городские старожилы помнят и ту Елизавету Павловну, которая в 34 года, когда война подошла к ее городу, оставила пединститут, где училась на четвертом курсе, и стала партизанской разведчицей, работая для конспирации сотрудником немецкой оккупационной газетенки «Русский голос», а когда это стало невозможным, ушла медсестрой в партизанский отряд.
«Физическое уродство, — читаем в повести, — как это порой бывает, не ожесточило, не озлобило Лизу. Она была мягка со всеми, у нее не было врагов, и в людях она обычно видела только хорошее. И как ни ужасна была война, как Лиза ни воспринимала немцев, она на первых порах не чувствовала злобы к ним».
Пожалуй, злобы не было в ней и после. Овладевшее всем ее существом чувство праведного гнева, холодной ненависти к иноземным убийцам и предателям своего народа было не злобой, а жаждой справедливости, особым проявлением любви к казненной гитлеровцами партизанской связной Никаноровне, в недавнем прошлом преподавательнице института, где училась Лиза, к погибшему в бою комиссару отряда Игорю Венедиктовичу Орлову, в мирное время заведовавшему отделом пропаганды горкома партии, ко всем, кого война обрекла на мучения или смерть.
Игорь Орлов — единственная, тщательно таимая ото всех, даже не допускающая мысли о взаимности, любовь маленькой горбуньи. Но можно ли спрятать такую любовь? После гибели комиссара командир отряда Леонид Еремеевич скажет Лизе, что Орлов знал о ее чувстве к нему. Даже будучи безответным, чувство это наполняло жизнь Лизы новым, незнакомым ей ранее и великим смыслом. И смерть любимого была для нее такой же страшной потерей, как если бы Игорь Венедиктович был ее мужем и отцом ее детей. Озарение, человеческая теплота этой любви навсегда остались в ее сердце. Недаром и сыну своему, зачатому от мимолетной связи с унтером Карлом, когда Лиза работала медицинской сестрой в лагере военнопленных, она дала имя и отчество любимого.
Было бы, конечно, ханжеством не заметить тех душевных мук, которые на протяжении всей жизни причиняло Лизе ее физическое уродство. Сама мысль о нем отсекала даже малую надежду на семейную жизнь, материнство. Ведь и учительницей Елизавета Павловна не осмелилась стать, потому что боялась тайных насмешек будущих учеников. Однако там, где эгоист замыкается в собственном горе и одиночестве, человек, способный радоваться жизни, которая течет вне его, получает удовлетворение от возможности быть хоть в малом нужным, полезным другим. Вот почему «в войну Елизавета Павловна чувствовала себя… даже счастливой». Тяжелее пришлось ей сразу после войны, когда заботы мирного времени развели людей по семейным ячейкам, а ее молодость уходила. И она не смогла оттолкнуть Карла, истосковавшегося за месяцы лагерной жизни по женской ласке. Нет, не слабость это была, а всесокрушающая сила жизни, могучая воля к продолжению на земле. Она дала ей сына, а вместе с ним и невестку, и внучку Оленьку — те великие материнские, семейные радости, о каких Елизавета Павловна не смела и мечтать.
Так всегда у Баруздина: побеждает не тот, кому случайность дала фору в виде разного рода физических и моральных преимуществ и кто на волю случайности целиком и положился, а тот, кто не убоялся напряжения борьбы, кто от начала и до конца остался верен главному закону человеческой активности — творить добро и утверждать справедливость, тот, для кого преодоление беды стало нормой жизни, источником духовной силы.
Это сказано по сугубо личному поводу. Но автобиографична не только лирика. Свое отношение к миру писатель передает хотя бы некоторым своим героям и уж, во всяком случае, выражает его в идейно-нравственной направленности произведений.
Всенародная беда военного лихолетья как бы обнажила нравственный фундамент советского общества. Почему в числе немногих задуманных Горсковым на фронте картин одна носит название «Предатель»? Да потому, что проблема эта в ее нравственном аспекте (а именно нравственный аспект — определяющий в искусстве) волнует и самого С. Баруздина. В повести «Елизавета Павловна» самые ненавистные, заслуживающие наиболее страшной, публичной, казни персонажи — это предатели, пошедшие в услужение фашистским захватчикам: бургомистр Платонов, шеф-редактор «Русского голоса» Штольцман, его заместитель Евдокимов.
Наибольшее отвращение и гнев читателя в маленькой повести «Тоня из Семеновки» вызывают не немцы, а семеновский учитель немецкого языка Иван Карлович Фогель, выдавший Тоню на муки врагам.
Примечателен в этом отношении рассказ «Последняя пуля». Юный боец уже на исходе войны берет в плен немецкого солдата, своего ровесника. Он должен сдать пленного в штаб, но в стремительном наступлении наших войск это не просто сделать, и герой почти двое суток ходит с пленным по немецкой земле в поисках все время перемещающегося штаба. В какой-то момент его бдительность слабеет, и пленный убегает. Герою, конечно, досадно, что этот крестьянский парень Ганс, с которым он два дня делил свой солдатский хлеб, воспользовался его минутной расслабленностью и даже нанес ему легкое увечье. Но, с другой стороны, герой по-человечески сочувствует беглецу. Не по своей воле надел он гитлеровскую форму. И сдался в первом же бою. Пусть уж идет домой, в деревню, — к матери, к любимой.
Но когда в схватке с власовцами герой рассказа видит перед собой поднявшего руки изменника, его не останавливает мольба: «Братец… не стреляй, братец!» Со словами: «Сволочь ты, а не братец» — он в упор расстреливает предателя.
Повести С. Баруздина «Просто Саша», «Мама», «Два измерения, или Вариации на медицинские темы», рассказы «Рождение Караваева», «Она такая», «Музыка», при всем различии их героев и сюжетов, объединены не только современной темой. В них мы встречаемся с типично «баруздинскими» героями. Отношение этих персонажей к окружающему их миру, независимо от возраста, характеризуется особенным бескорыстием и достоинством.
Если говорить о взрослых, то в подавляющем большинстве это так называемые «маленькие» люди: приемщица прачечной, шофер, цирковой акробат, ткачиха, официантка, преподаватель ПТУ, воспитательница детского дома, врачи… Если среди них и встречается человек «с именем и положением» — как известный конструктор в рассказе «Музыка», — то, в силу принадлежности к «баруздинскому» типу героя, он будет как бы стесняться этого своего имени и положения. Ему естественнее затеряться в толпе обычных, не претендующих на исключительное внимание граждан, чем быть «на виду».