— Ты что, собираешься всю жизнь быть красноармейцем? — как-то спросил Алеша Костю.
— А почему бы и нет?!
— Давай, давай, — не нашелся что ответить Алеша.
Слухи слухами, но они оправдались.
После Хотина, который прошли относительно спокойно (три-четыре перестрелки), и Каменец-Подольска, который обошли где-то слева, командир расчета лейтенант Дудин объявил о присвоении званий.
— Старший сержант Горсков!
— Старший сержант Петров!
Шла, как говорили командиры, маневренная война. И Дудин так говорил.
Марши по тридцать — сорок километров в сутки. Марши с остановками и боями. То — авиация немцев, то — артобстрел, то — парашютисты немецкие, в нашей форме, в своей… И штатские, свои вроде бы, — разные… Теперь они поняли, что такое новая и старая граница. Там люди — Ивась и активисты. Но там и брат Ивася — Грицько… Хорошо, что они вышли оттуда, хотя и потеряли многих!
Здесь украинские женщины плакали.
Алеше говорили:
— Худой-то какой, тощий, высокий…
Плакали потому, что верили в Советскую власть, и вот она уходила.
Обстановка была беспокойная.
Все по дорогам двигалось. Беженцы и солдаты. Наступающие на запад части и отступающие на восток. Очень много раненых на подводах.
Только потом он поймет, что и в этой страшной сумятице первых дней войны все было разумно: выводили красноармейские части из боев, чтобы сохранить их, чтобы воевать дальше.
Они выходили из бесконечных немецких мешков трудно, с изнуряющими боями, но, несмотря на огромные потери и нечеловеческую измотанность, все сумели оставаться действующими.
В каком-то селе его, Алешу, послали в разведку.
Зеленое поле. Небольшая балка с леском. Склон покатый, песчаный, узкой полоской тянется к крайним хатам.
Горсков осторожно облазил лесок. Никого.
В небе промчались три «мессера», дав наугад по одной очереди.
Он добрался до маленькой высотки, что была рядом с их расположением. За ним остались огневые позиции. Где противник — впереди, сбоку, а может, и позади огневых позиций, — говорить глупо. Стреляли отовсюду.
Карабин заряжен. Плюс еще — патроны в подсумке. Саперная лопатка — окопался на высотке, на сопке, как ее назвать? Окопался хорошо.
Внутренне был сосредоточен.
Мычал мотив песни:
Странная, довоенная песня, и слова ее он, конечно, помнил совсем неточно, но бубнил почти без слов…
И, уже сделав маленький окопчик себе и скрывшись в нем, он вспомнил другую:
И тут случилось нечто ужасное.
Он, видимо, задремал, да что там — «видимо», просто уснул!
Его разбудил в окопчике старшина, новый после Хохлачева, старшина Дей-Неженко…
Он забрал у Алеши карабин, снял подсумок и сказал:
— Пошли!
Алеша, обезоруженный, шел за старшиной и молчал, не зная, что ему сказать. Уж очень несимпатичен был ему этот старшина батареи Дей-Неженко!..
Не стреляли.
Слава богу, как говорится. Значит, ничего страшного не случилось.
Дей-Неженко бросил по пути.
— Вам еще звания новые дают… Хороши такие старшие сержанты!
Он, Алеша, чувствовал свою вину и молчал.
Дей-Неженко привел Алешу в часть, что-то говорил и суетился, как показалось ему, и наконец привел Алешу в окоп, где находились лейтенант Дудин, помкомроты Валеев и Сухов.
Алеша совсем скис.
«Расстрел или штрафбат?» — подумал.
— Отдай ему карабин! — сказал лейтенант Дудин. — И подсумок с патронами. Хвалим тебя за службу, но иди! И ты, Горсков, тоже свободен.
Потом опять начались бои — тяжелые, трудные, с отступлениями.
Дудин кричал:
— Ни шагу назад!
Оказывается, лейтенант Дудин мог быть и таким.
Впереди шла пехота. Она, отступая с боями, несла самые большие потери. Они — за пехотой. Потому и вступали в бой. Маневренная война! А немцы и их союзники — венгры, румыны, а потом, как узнали, и хорваты, и итальянцы, и австрийцы, и испанцы — оказывались рядом.
Они отходили через болота, через сопки и крутые склоны.
Алеша еще с детства, как помнил себя, никогда не мог съехать с крутой горы на санках или на лыжах, а тут пришлось выдавать такие виражи! Хорошо, что лошади были умницы!
Тащили на себе и с собой, спускаясь осторожно! Пушки 76-миллиметровые — тащили.
Теперь, как выяснилось, никакой 96-й горнострелковой дивизии уже не было. Только 141-й артиллерийский полк, в который вошли все, кто остался из дивизии, и командиром полка стал Иваницкий.
В небе висели немецкие «костыли». Кружили немецкие «кукурузники» с желтыми крыльями. Появлялись «юнкерсы».
И опять — болота, гать.
Высотки и довольно внушительные горы.
Страшное ощущение от спуска не проходило. Долго. Но вот — вдруг прошло.
Появилось ощущение безумной храбрости и даже безрассудства.
Алеша спускал с горы Костыля и Лиру, а с другой — свой зарядный ящик с другими лошадьми и чувствовал при этом какой-то азарт.
Стреляли отовсюду. С неба, с земли. В селах и поселках с деревьев и из домов. Стреляли то спереди, то сзади…
У Алеши лопнула гимнастерка на спине. На штанах продрались коленки.
Бабы в селах плакали, когда видели их таких…
И снова бой. Теперь уже с немцами после отхода из Хотина.
Фруктовые сады. Яблони. Абрикосы. Все в зелени. Черешни усыпаны бело-алым бисером. Ягоды крупные, спелые.
Но бой есть бой.
Немцы — рядом. И красноармейцы били по ним почти без особой наводки.
Командир батареи Егозин только успевал давать команды: «Огонь! Огонь!» Еще раз — «огонь!».
Немцы шли двумя колоннами.
Мотоциклисты — первая.
Бронемашины — вторая.
По первой стреляли из автоматов, пулеметов, карабинов.
По второй — из пушек.
Загорелся первый немецкий бронетранспортер, потом — второй, третий, четвертый…
Егозин и Дудин были в восторге, а когда увидели, что и мотоциклисты замешкались, поняли: победа!
Одну пушку разбило.
— Вперед! — крикнул кому-то Егозин, как когда-то Дудин, и сам подался вперед, увлекая за собой красноармейцев. Их было не много, но они бросились вперед с карабинами и редкими автоматами.
Бой кончился.
И долго, взбудораженные, после того как немцы отступили, приходили в себя.
Прозвучала команда:
— Строиться!
На улице села построились, и вперед, рядом с Егозиным, Дудиным, Валеевым, Серовым, вышел сам Иваницкий.
— Товарищи красноармейцы! Командиры! — сказал он. — Вы сейчас проявили величайшее мужество! Спасибо всем вам, кто остался жив! Но в этом бою мы потеряли многих наших товарищей. Двадцать семь человек… Их вынесли с поля, и мы похороним их по достоинству, как положено. Но скажу и другое. Одного из них мы оставили на поле боя. Его убили не немцы, а застрелил я. Он оказался трусом и ничтожным человеком. Сам побежал назад и других повел за собой. Это — Дей-Неженко. Не будем сегодня говорить о нем… А вам всем еще раз — спасибо! Раненых мы отправим в госпиталь… Все!