Ребята молчали. Молчали, не понимая, как же командир взвода, командир их батареи лейтенант Дудин был ранен в этом бою, и никто этого не заметил.
Алеша светил Дудину, а тот, непривычно, левой рукой достав из кармана листок, сказал:
— Итак, дальше. Речь товарища Сталина. Продолжаю. — И он читал: — «Что касается того, что часть нашей территории оказалась все же захваченной немецко-фашистскими войсками, то это объясняется главным образом тем, что война фашистской Германии против СССР началась при выгодных условиях для немецких войск и невыгодных для советских войск…»
Лейтенант держал правую руку на перевязи, и в свете фонарика было видно, что бинты, наложенные на кисть руки, промокают, становятся красными. Лоб его был покрыт испариной, но читал он вдохновенно, как должно было читать такую речь.
Алеша светил Дудину, но меньше смотрел на него, а больше думал о самой речи.
Какие слова!
Все неясное встает на свои места.
Ведь о советско-германском пакте в свое время чего только не говорили. В потоке правильных, разумных вещей были и всякие небылицы. Имел свое мнение на этот счет и Алеша. Но сейчас он вдруг неожиданно понял, как поверхностны и далеко от истины находились все его суждения…
Но вдруг лейтенант внезапно прервал чтение. Из его рук выскользнула и мягко опустилась на землю газета. Несколько мгновений Дудин невидящими глазами смотрел перед собой, потом упал. Алеша выронил фонарик. Все вскочили, подбежали к командиру.
Его лицо в бликах щедро светящей луны было призрачно белым.
— Ничего, ничего! Сейчас все пройдет! — с трудом повторял он. — Черт-те что!
Судя по всему, Дудин сердился на себя. Его раздражала собственная беспомощность, да еще на виду у своих подчиненных.
— Да, ребята, — его голос неожиданно обрел уверенность. — Я вам неправду рассказал о Дей-Неженко. Его труп мы, конечно, не оставили — похоронили. Только не в братской могиле: таким, как он, вместе с героями лежать нельзя. Похоронили отдельно. Так приказал командир дивизиона. Родителям же сообщили как положено: погиб, мол, в боях за Советскую Родину. Они-то не виноваты, что он так…
Кто-то сбегал в полковую медсанчасть, и оттуда прибежала девушка-санинструктор, маленькая, круглая как колобок.
Она захлопотала вокруг командира взвода.
Перевязала руку, сунула ему под нос вату с нашатырем.
— Он потерял много крови, — объяснила она солдатам.
Дудин признал ее:
— Моя спасительница! Катя, Катюша… Это она меня перевязала во время боя. Я сейчас, Катя-Катюша, встану…
— Никак нельзя, товарищ лейтенант! — вскрикнула Катя-Катюша. — И не помышляйте!
Командир взвода опять закрыл глаза.
А санинструктор командовала:
— Ребята! Лошадь с пролеткой или лучше с телегой. Отвезем к нам. Хоть и близко, но метров восемьсот… Так что быстро!
Алеша бросился к Лире — она стояла ближе да и была поспокойнее Костыля. Впряг ее в крестьянскую телегу, что полегче, и подогнал к палисаднику. Набросал сена, на котором только что лежали, слушая речь Сталина, и на котором собирались спать, если ночь выдастся спокойной…
Ребята перенесли Дудина на телегу. Катя-Катюша вскочила на край, а Алеша взял повод и под уздцы повел Лиру к дороге.
— Ты уж поосторожнее, художник! — крикнула Катя-Катюша.
— Я и так… — сказал Алеша.
«А почему «художник»? — подумал. — И вообще, откуда тут она?»
Санинструктор показывала, куда ехать.
Оказалось, медсанчасть располагается в другом конце села, действительно около километра — село длинное! — в домах и в трех больших палатках.
При подъезде к палаткам Катя-Катюша соскочила с телеги и, бросив: «Подожди!» — убежала.
Вернулась с санитарами, двумя пожилыми мужчинами, лет под сорок, и с носилками.
Дудин был опять в беспамятстве, и они легко перенесли его на носилки.
Командовала Катя-Катюша.
Санитары взяли носилки и понесли их не в палатки, а в один из домов.
— Подожди! — крикнула она Алеше.
Он ждал.
Ласкал Лиру. Хвалил за то, что так спокойно довезла Дудина до медсанчасти. Дал ей кусочек сахара. Хорошо, оказался в кармане. Отвел вместе с телегой в сторону от белых палаток, распустил, дал пощипать травку. Трава сейчас самая хорошая, не тронутая еще летним зноем.
Он впервые попал в медсанчасть и с любопытством наблюдал, что делается вокруг. И в палатках, и в домах шла какая-то непонятная ему жизнь, и, хотя многие бегали, торопились, не чувствовалось суеты. У палаток сидели на траве перевязанные раненые. Кого-то носили и переносили на носилках санитары. Какие-то солидные мужчины и женщины выходили из палаток, что-то обсуждали и жадно курили…
Алеша тоже закурил.
Прошел час, не меньше, как они привезли Дудина, но о нем никто не вспоминал. «Подожди!» — сказала Катя-Катюша, но, может, она забыла?..
Но откуда она знает, что Алеша художник?
Вот уж, право, наваждение!
Наконец появилась Катя-Катюша. Он заметил се, выбегающую из одного дома, но она в темноте, конечно, не видела его и сначала побежала к тому месту, куда они привезли Дудина. Но Алеша уже успел отогнать Лиру с телегой.
Он вышел навстречу:
— Ты! А я жду!
— Слава богу, — буркнула она. И вдруг чуть-чуть перешла на иной тон: — Ищешь вас, мужиков! Ай-яй-яй! Куда ты спрятался, художник?..
Опять — «художник»!
Что Алеше сказать?..
— Как там лейтенант? — спросил он. — Жив?
— Жив? Жив и тебя переживет, и меня если потребуется, — бросила Катя-Катюша. — Просил тебя дочитать речь Сталина до конца… Какая речь! Мы еще вчера по радио слушали. Потрясающе! — И она замолчала.
— Он будет жить? — снова спросил Алеша.
— Будет, конечно, будет! — воскликнула Катя-Катюша. — А как же иначе? Я его перевязывала в том бою. Хотела госпитализировать. Но он — ни в какую! Вот и результат: потеря крови, обмороки, пульс — пятьдесят. Но говорит: будем живы — не помрем…
— Подожди! — сказал Алеша и добавил: — Подождите! А как же речь Сталина? У меня нет ее. Она у Дудина была…
Катя-Катюша вроде смутилась:
— Как? А он сказал…
— Да нет же у меня, поверь… Поверьте…
Он не знал, как обращаться к ней.
Катя-Катюша. Почти Вера рядом.
Он думал о Вере, видя Катю-Катюшу.
Не пишет! Не пишет! Не пишет!
А Катя?..
Ее слово «художник»…
Откуда оно?
— Я — сейчас, — сказала Катя-Катюша.
Даже Лира, спокойно щипавшая ночную травку, посмотрела на убегающую девушку, как показалось Алеше, осуждающе.
Снова Кати-Катюши долго не было.
По времени, а не по часам. Какие часы у Алеши! В последнем бою была возможность взять часы — трофейные — у убитых немцев. Часы тикали на покойниках, когда они брали их документы, но снять часы с руки убитого никто не решался.
Луна светила вовсю.
Небо было бархатное, словно замешенное на густой краске, с десятками жемчужных звезд. Можно смотреть в это небо до бесконечности, до изнеможения и забыться, ничего не видя и не слыша вокруг.
Белые палатки и белые дома кружились в лунных отсветах. Этот невидимый, волшебно-таинственный хоровод, казалось, сопровождался неслышимой музыкой, в которой присутствовал один неясный, словно стремящийся прервать, уничтожить мелодию гармонии и покоя, мотив…
Вот бы написать такую ночь!
А почему только это?
А почему не этих людей, выходящих покурить из палаток? Мужчин и женщин в белом поверх военной формы?