Темное южное небо. Луна, звезды. Некогда смотреть на небо, но сегодня спокойная ночь…
Все это жизнь, жизнь, жизнь…
А Катя-Катюша, оказывается, перевязывала лейтенанта Дудина, когда они и не заметили, что он ранен.
Дудин осудил Дей-Неженко, но и он же похоронил его, как и других, честно погибших.
Странно, что сегодня в небе нет немецкой авиации.
И на земле — тишина.
Здесь, в медсанчасти, это особенно важно. Тут оперируют, режут, спасают…
Так думал Алеша, ожидая, что его вот-вот позовут.
Позвать мог один человек — любопытная девушка, санинструктор Катя-Катюша, но ее пока не было.
То ли от нечего делать, то ли еще почему, но к нему привязалась песня, опять-таки довоенная, и он тихо бубнил ее:
Хотел было прервать это наваждение, но оно продолжалось:
Он бубнил мотив этой песни, ласкал Лиру, когда опять появилась запыхавшаяся Катя-Катюша:
— Прости, задержала! У нас ЧП было. Умер командир шестой батареи…
Алеша молчал.
Потом спросил:
— А как наш лейтенант?
Катя-Катюша бодро ответила:
— У Дудина все в порядке. Утром — вернется. Но сейчас, право, очень просил тебя дочитать речь Сталина. Вот она!..
Катя-Катюша передала ему текст речи Сталина, уже чуть измятый, с пятнами крови лейтенанта Дудина, помогла запрячь Лиру в телегу и, когда он взял вожжи, вдруг сказала:
— Не забывай, художник! Ладно?
Алеша опять смутился.
— Откуда ты взяла, что я художник?
— Ты меня не знаешь, а я тебя — еще с Долины, Горсков.
Вот уж о чем Алеша не догадывался!
Ударил Лиру, развернулся и, не попрощавшись с Катей-Катюшей, уже безо всякой осторожности погнал обратно к себе.
У палисадника его встретил Костя Петров:
— А мы тебя давно ждем! Ну, как Дудин?
Он рассказал о Дудине. Распрягли вместе Лиру. Отпустили пастись на привязи. Телегу отогнали в сторону.
— А ребята ждут! — сказал Костя.
— Не спят? — спросил Алеша.
— Не валяй дурака! — резко бросил Костя. — Речь Сталина не дочитали…
Ребята действительно не спали, хотя сена натаскали и, видно, поужинали.
— Пожуй, — сказал Костя, давая ему котелок. — Мы поели, тебе оставили.
Он быстро поел что-то холодное и начал читать продолжение речи Сталина. Светил ему фонариком Костя Петров.
— «…В силу навязанной нам войны, — читал Алеша взволнованно и торжественно, — наша страна вступила в смертельную схватку со своим злейшим и коварным врагом — германским фашизмом…
В целях быстрой мобилизации всех сил народов СССР, для проведения отпора врагу, вероломно напавшему на нашу Родину, — создан Государственный Комитет Обороны, в руках которого теперь сосредоточена вся полнота власти в государстве. Государственный Комитет Обороны приступил к своей работе и призывает весь народ сплотиться вокруг партии Ленина — Сталина, вокруг Советского правительства для самоотверженной поддержки Красной Армии и Красного Флота, для разгрома врага, для победы.
Все наши силы — на поддержку нашей героической Красной Армии, нашего славного Красного Флота!
Все силы народа — на разгром врага!
Вперед, за нашу победу!»
Текст сталинской речи был напечатан какой-то местной типографией в виде листовки — на двух сторонах. А может, и не местной, а армейской. Отпечатан плохо. Алеша читал с трудом. И фотография Сталина на трибуне рядом с микрофонами выглядела бледно. Трудно понять, то ли это нынешний Сталин, выступающий по Московскому радио 3 июля, то ли ранняя фотография: Сталин, делающий доклад на Восемнадцатом съезде партии.
Когда он кончил читать, ребята молчали, но по глазам было видно, что речь их взволновала.
— А теперь, ребята, спать, — дал команду Алеша.
Он сказал «ребята», как говорил Дудин.
Но речь Сталина…
Война будет долгой, теперь это ясно, но каждое слово, каждая фраза, даже написание букв — где с большой, а где — с маленькой, — за всем этим огромный смысл. Все учтено, до мелочей, которых, может, сегодня они не понимают, но это — на всю войну. И, по существу, ни одного восклицательного знака! Даже там, где можно ставить несколько. Все в строку. Через точку. И за каждой строкой — мысль… И ничто не забыто. Ни Красная Армия и Красный Флот, ни причины отступления, ни задачи тех, кто остается там. Что увозить, что уничтожать, что делать… Партизанские отряды… Шпионы и паникеры… Телефонная и телеграфная связь… Дезертиры и противовоздушная оборона… Угон подвижного состава и ценное имущество… Взрыв мостов, дорог и уничтожение хлеба, горючего, когда их нельзя вывезти… Народное ополчение, Москва, Ленинград и декларация правительства США об оказании военной помощи России…
Все удивительно, все на своих местах, включая написание заглавных и рядовых букв.
О, великий русский язык!
Забытое, далекое, тысячу раз стертое казенными словами в речах и докладах, в газетах и по радио, вдруг возникло в этой речи в новом свете, а во многом и заново восстановилось.
Все знали, что Сталин говорит по-русски с сильным грузинским акцентом. Но Сталина до войны больше читали, чем слушали. Слушали члены Политбюро, реже те, кто присутствовал на съездах и совещаниях, где выступал Сталин. Народ же чаще читал Сталина в газетах — радио в предвоенные годы только входило в жизнь и было далеко не у всех.
Так знал Сталина и Алеша Горсков — неудавшийся художник, бывший студент Российской Академии художеств, красноармеец с 1940 года, а ныне уже и старший сержант 141-го артиллерийского полка несуществующей теперь 96-й горнострелковой дивизии…
Красноармейцы улеглись спать.
Алеше не спалось.
О Дудине думал. О Кате-Катюше. О речи Сталина.
Почему-то задело только сейчас вспомнившееся: «партия Ленина — Сталина…».
Может, Сталин пропустил, когда ему готовили эту речь?
Нет, видимо, так нужно было сказать.
«Партия Ленина — Сталина» — за этим стоит нечто особо значимое. «Отечественная», как сказал товарищ Сталин.
XVI
Вера не писала. И странно, но он не думал о ней сейчас. Вернее, хотел думать, но перед глазами стояла Катя. Катя-Катюша.
Вспоминал Веру, а видел Катю. Даже лицо Верино ушло куда-то из памяти, растаяло, словно в дымке тумана.
А Катя…
Он хотел вырваться в медсанчасть, чтобы хоть издали увидеть Катю, но быстро настал вечер. Поздно!
Несмотря на тишину, они выставили дежурного.
Так было положено, и, хотя никто не подсказывал этого, Алеша и Костя решили сами.
Дежурных распределили с утра. По часу — каждый. Сменяющийся будит заступающего. Ибо знает, кто вместо него заступает на пост.
Странное ощущение — жить без начальства.
Они с Костей старшие сейчас, но остались без старшины и без командира взвода Дудина.
К ним заходили в ту ночь, проверяли — и дежурный по батарее, и дежурный по дивизиону, и даже дежурный по полку, вместе с которым был Иваницкий.
Иваницкий похвалил, когда узнал, что они читали выступление товарища Сталина.