И он прикрепил к гимнастерке Горскова медаль «За отвагу».
— Служу Советскому Союзу! — Алеша вытянулся по стойке «смирно». «Наверное, за пленных немцев, — подумал он. — Быстро дошло». Но оказалось, нет.
— Это, — словно прочитав его мысли, — тебе за спасение эшелона с хлебом, — сказал майор.
— А я думал… — и Алеша рассказал про пленных.
— Нет, пока это до нас не дошло, — улыбнулся майор. — Тогда готовь еще одну дырку. Дойдет, обязательно дойдет.
Потом серьезно:
— Ты что ж, так и собираешься всю войну хлеб печь?
— Не знаю, товарищ майор, но… Сами понимаете, ограниченно годен.
— А что, если мы тебя к себе возьмем, в трибунал? Поначалу писарем…
XXII
Еще из Очамчире Алеша написал письмо Кате и в Ленинград, совсем короткое, Вере. Катя прислала письмо только что, в начале июля. Оказывается, у нее изменился номер полевой почты, медсанчасть влили в медсанбат 7-й гвардейской армии. Это совсем рядом, в районе Белянки, восточнее Белгорода, километров двести.
Письмо было ласковое и грустное. 141-й артполк послали на переформировку. Дудин опять ранен, тяжело, как и Алеша, в легкие. Вот и — «будем живы, не помрем». Саша Невзоров и Женя Болотин погибли. Костя Петров ранен, не тяжело. Вот так. «Береги себя, милый, родной. Если бы ты знал, как хочу тебя видеть. По ночам снишься. Боюсь, как бы тебя не покалечило. Но, видно, все ничего, раз тебя отпустили на войну, хоть и ограниченно годным».
«Поеду! — решил Алеша. — Обязательно поеду!»
Отпроситься у начальства оказалось не проблемой.
На третий день он оседлал знакомую немецкую кобылу с розовыми ноздрями. Она уже слушала его и была вынослива.
День выдался на редкость тихий и ясный. Степь дрожала в перегретом воздухе. На небе ни облачка.
Дорога шла через Белый Колодезь, правее Волчанска и дальше на Белянку.
Часов через пять езды он услышал канонаду, в небе то там, то тут возникали воздушные бои.
Горсков спешился и начал наблюдать один из таких боев. Наш «Лавочкин» заходил в хвост немецкому «Фокке-вульфу-101».
Раздались еле слышные очереди, и вдруг «фокке-вульф» задымил. Он пошел к линии фронта, судя по всему — к Белгороду, и потащил за собой дымный шлейф. Но вот от него отделилась чуть заметная точка и блеснул купол парашюта.
Что делать?
Алеша вскочил в седло и помчался в сторону парашютиста.
Парашют снижался медленно, а лошадь Горскова трусила довольно споро. Возле обгорелых труб, следов прежней деревни, Алеша нагнал немца, когда тот, зацепив стропами за одну из труб, свалился на бок.
— Стой! Хенде хох! — заорал Горсков, но немец и не собирался сдаваться.
Он достал пистолет и почти бесшумно выстрелил. Алеша саданул немца ногой по руке, но тот не выпустил пистолета. Еще раз Горсков попал немцу в подбородок. Правда, немцу мешали стропы парашюта, и он пытался их скинуть.
Еще попытка, и Алеша придавил немца. Тот выронил пистолет и обмяк.
— Шайскерл! Ихь верде михь зовизо нихьт эргебен![5] — выкрикнул он.
Алеша не понял.
— Молчи ты! — буркнул, приходя в себя. — Что делать-то с тобой?
Немец продолжал ругаться:
— Дреккерл! Ротцназе! Зо айнфах кригст ду михь нихьт![6]
Он разрезал ножом комбинезон и содрал его с фрица. Снял и ботинки.
— Вот так-то, босиком, тебе будет полегче!
Потом обыскал немца.
Нашел две книжечки.
Одна — офицерское удостоверение. С трудом перевел:
«Оберлейтенант Отто Вернер и № части… Легион «Кондор».
Вторая — партийный билет.
В кармане нашел Железный крест.
— Не носил, гад, боялся, что попадешься, — сказал Горсков, пряча документы.
Тем не менее сунул ему фляжку с водкой.
— На, глотни!
Немец жадно глотнул, но тут же его лицо перекосилось.
— О, шнапс! Ихь виль кайне шнапс! Гиб мир вассер![7]
— Не понравилось, и не надо, — миролюбиво сказал Алеша. — А теперь давай собираться.
Он приподнял фрица, подволок к лошади и с трудом взгромоздил его поперек крупа.
До Белянки оставалось еще километров десять. Но чем ближе они подъезжали к селу, тем громче слышалась канонада, а потом и ружейные, автоматные и пулеметные очереди. Судя по всему, там шел бой. Пришлось взять правее.
Выехали на околицу Белянки, и действительно, село полыхало. Цепи наших отбивали очередную атаку немцев. В поле горели танки, валялись разбитые мотоциклы и бронемашины.
Горсков спросил, где штаб, но никто толком ответить не мог. То ли в Великомихайловке, то ли в Буденном, то ли в Новом Осколе, то ли в Артельном.
— Уноси, парень, ноги, пока жив! Не видишь, что творится?
Пришлось ретироваться. А тут еще проклятый фриц.
Он нудил:
— Тринкен! Тринкен! Шайскерл, гиб мир цу тринкен![8].
В Великомихайловке стояли тылы. Пленного никто не принял.
Повезло в Буденном.
Тут немца приняли и даже вынесли за него благодарность.
Офицер оказался важной персоной.
Медсанбат, выяснилось, находится в Новом Осколе. Это и так нетрудно было обнаружить: туда по всем дорогам тянулся транспорт с ранеными.
Новый Оскол — небольшой, почти не задетый войной городок — утопал в пыльной зелени, белел палатками и халатами. Казалось, весь он превратился в госпиталь.
День уже клонился к вечеру. Горсков тщетно объехал весь городок, но Кати нигде не нашел. Было душно, словно перед грозой.
Алеша напоил лошадь, отпустил ее пастись, а сам оперся на палисадник.
И тут на улице громкий женский голос:
— Малыгина! А Малыгина!
Катина фамилия!
Катю окликала женщина-военврач.
Она выскочила из соседнего дома и растерянно уставилась на Алешу:
— Ты? Ой, даже с медалью!
Потом спохватилась и побежала куда-то с военврачом:
— Жди меня! Я скоро!
К себе, в Мартовую, добрался только к обеду. Добрался с трудом. Немцы прорвали фронт из района Харьков — Белгород. Всюду шли упорные бои.
Хабибуллин передал ему письмо:
— Тебе!
Горсков вскрыл.
«Не сердись, Алеша, не удивляйся, но я вышла замуж. Муж мой очень хороший человек, и нам бы не пережить блокаду, если бы не он. Нам, потому что у меня родилась дочка. Сейчас ей уже семь месяцев.
Всего тебе хорошего!
Вера».
Теперь он понял, почему она не писала ему. Обиды не было. Только какая-то горечь.
XXIII
В предрассветной мгле, в 2 часа 30 минут, 5 июля вздрогнула земля на всем огромном фронте от Чугуева до Думиничей. Орудия всех калибров и минометы ударили по немецкой обороне. И все же немцы, чуть придя в себя, пошли в наступление. Танки и самоходные орудия, бронемашины и самолеты ударили по нашей обороне. Наши отходили на пять — десять километров, но потом опять рвались вперед и восстанавливали положение.
Шла Курская битва.
Перемалывались корпуса и дивизии СС, дивизии «Райх», «Адольф Гитлер» и «Мертвая голова», оперативная группа «Кампф».