Бои шли и 8-го, и 9-го, и 10-го, и 11-го, и 12 июля.
Рушилась немецкая операция «Цитадель».
13 июля наши войска прорвали немецкую оборону.
5 августа были освобождены Орел и Белгород, а 23 августа — Харьков.
ПАХ двигался за наступающими частями. Работали с двойной нагрузкой. В полтора раза увеличили выпечку хлеба, а это требовало больше дров, воды, муки. Все доставали на ходу, с немалым трудом.
Под Мерефой Самсонов и Хабибуллин получили по медали «За боевые заслуги», а Горсков вторую «За отвагу». Про четырех пленных фрицев все забыли, а Алешин офицер не забылся. Так что его наградили за пленного летчика, а напарников — за хлеб.
На подступах к Харькову в дорожной суете встретил Горсков Катюшу. Но даже поговорить не удалось. Только помахали друг другу.
Город был сильно разрушен. Целые кварталы лежали в руинах. На одной из окраин тянулся длинный ров. Чуть присыпанные землей, в нем лежали сотни трупов женщин, мужчин, стариков и детей, расстрелянных немцами. Отступая, немцы не успели засыпать ров.
В Харькове Алешу вызвали в штаб 14-й гвардейской дивизии. Его принял сам командир дивизии полковник Жаров. Рядом сидел какой-то капитан.
— Грамотный? — то ли в шутку, то ли всерьез спросил полковник.
— Вроде, — неопределенно ответил Горсков.
— Художник? — поинтересовался полковник.
— Недоучившийся, — пытался отшутиться Алеша.
— Так вот, товарищ недоучившийся художник, — произнес полковник. — Поступаете в распоряжение капитана Серова. Он вам объяснит ситуацию.
— А как же мой ПАХ? — спросил Горсков.
— Не волнуйтесь, это мы оформим.
Капитан Серов объяснил ситуацию. Быть теперь Горскову писарем военного трибунала дивизии. Капитан — председатель трибунала. Дел пока не много, но одно уже есть. Старшина Волчок в боях за Харьков загубил две пушки. Утопил в реке. Заседание завтра в десять ноль-ноль.
Наутро в помещение трибунала, которое, по странности обстоятельств, находилось в детском саду — тут же Горсков и переночевал, — пришел капитан Серов.
Конвойные ввели старшину Волчка.
Было ему за сорок: лицо с широкими скулами, глаза зло блестят.
Начался допрос.
Горсков вел протокол.
— Что вы можете сказать, Волчок? — начал Серов. — Вас предупреждали, что реку надо форсировать вброд. Брод был хороший. А вас понесло в сторону, метров за двести, на мост…
— Пушки ж были несправны, — сказал Волчок.
— Я не о том. Почему вы не выполнили приказ командира? В результате утопили пушки и лошадей чуть не загубили.
— Говорю ж, несправны они были.
— Так, может, вы их специально утопили, раз были неисправны?
— Я и говорю: несправны…
— У вас есть награды? — спросил Серов. — С какого года воюете?
— С сорок першего. Наград не маю.
— Так вернемся к делу. Почему вы, Волчок, не выполнили приказ командира, а сосвоевольничали…
— Несправные це пушки.
Волчок так ничего и не мог сказать вразумительного.
Твердил одно:
— Несправные… Несправные…
Терпение иссякло даже у Горскова, написавшего протокол.
— Штрафбат. Что же еще! — сказал Серов.
Волчка увели.
— Ну-ка, покажите, — попросил Серов Горскова и взял у него протокол. — Что ж, прилично! Даже очень! Замечу вам, Алексей Михайлович, что сегодняшнее дело — цветочки. Покопайтесь вот тут, — и он указал на шкаф, — найдете много прелюбопытнейшего. На первый взгляд наша работа может показаться неблагодарной, даже неблагородной, если хотите. Но на деле это не так, конечно. Мы еще плохо занимаемся профилактикой. А ведь далеко не все, чьи дела поступают к нам, потенциально плохие люди. И само понятие трусости, например, относительно. Вот во время Курской битвы мы задыхались от обилия дел. Увы, конечно, большинство из тех, кого мы рассматривали, погибли в штрафбатах. Но есть и такие, что получили Героя. Да и погибшие восстановили свое доброе имя. Расстрела же не было ни одного! А какая заваруха! Так что вы полистайте, Алексей Михайлович, полистайте. И на будущее — как художнику — вам полезно…
Алешу удивило, что Серов назвал его по имени-отчеству. Так его очень редко кто называл в армии, а до армии и подавно.
Он листал дела.
Чего тут только не было! И самострелы, и уклонение от боя, и нарушение приказов, и мародерство, и пьянки. По делам проходили чаще всего молодые, но встречались и старички.
Горскова поражала скрупулезность, с какой трибунал разбирал дела. Совсем не фронтовая, а скорей гражданская, мирная какая-то скрупулезность.
Расстрелы не встречались. Чаще штрафбаты.
«…Не все потенциально плохие люди», — вспоминал Горсков слова Серова,
XXIV
В районе Знаменка — Смела за Кировоградом 14-я гвардейская дивизия разгромила штаб 4-го воздушного флота немцев. Были захвачены большие трофеи, много пленных, и среди них один американец, майор авиационно-технической службы. Это событие моментально разнеслось по всей дивизии, вызвав массу толков и криво-толков. Обсуждали его и в трибунале.
— Будет допрос, попрошусь, Алексей Михайлович! Может, и пустят! — пообещал капитан Серов.
И действительно, их пригласили.
По этому поводу, или так совпало, Горскова экипировали в новую форму. Выдали зеленую английскую шинель, гимнастерку с брюками и ботинки, которые оказались страшно холодными.
— Союзнички, — бросил Серов. — А с виду вроде так симпатично.
Вместо ботинок пришлось подыскать немецкие сапоги.
И вот они собрались в штабе дивизии.
Народу было много — от командира и начальника штаба до Горскова и еще каких-то рядовых.
В избу ввели американца.
— Переведи, чтоб садился, — сказал полковник.
Американский майор широко улыбался. Был он в своей форме, даже со знаками различия. Такой крепыш, лет за тридцать, без всяких следов немецкого плена. Довольно лощеный.
— Рассказывайте, как было дело! — попросил полковник через переводчика.
— Уи уэр шот даун эт Штутгарт. Эт фёст ит уоз э пиизэн кэмп. Зэн зэй юзд ми зэ э тэкникэл эксперт[9].
— Значит, вы воевали вместе с немцами? За что же такая честь? — спросил полковник.
— Ай уозн’т э комбэтэнт. Ай уоз динг э джермэн мэйнтэнанс джоб[10].
— Как не воевали! Ваши соотечественники, насколько мне известно, воюют против фашистской Германии, — сказал начальник штаба. — А вы?
— Ай хэд ту ду зэ джоб эгейнст май уилл[11].
— И как же к вам относились ваши хозяева? Вот и форму они вам сохранили, и знаки различия. Как вы питались? Где жили?
— Зэй тритид ми дисэнтли[12].
— Как немецкие офицеры?
— Ииес[13].
— И вы не попытались бежать? Когда вы прибыли на фронт в этом новом качестве?
— Три энд э хаф манз эгоу[14].
— Времени у вас было вполне достаточно, чтобы обдумать свою, как бы вам сказать, пикантную ситуацию. И охраны, судя по всему, у вас строгой не было, — мрачно сказал полковник. — Почему же вы не бежали к нам, например?
Американец замялся.
— Отвечайте! — попросил полковник.
— Ай фанд их таад ту анса. Пропаганде, ю си…[15]
— Значит, немцев вы не боялись, а русских боялись. Странная логика! — сказал начальник штаба.
9
— Нас подбили над Штутгартом. Сначала лагерь, а потом меня привлекли в качестве технического эксперта