— Эту рощу нам помещик один оставил, — пошутил Игорь Венедиктович. — Был у нас тут такой Сквознов-Печерский. Не слышали?
Нет, Лиза не слышала.
— Рассказывают, интереснейший человек, — продолжал Игорь Венедиктович. — Хозяйство у него не ахти какое имелось, зато лес содержал в образцовом порядке. Консервировал грибки, ягоды, дикую грушу и яблоки, рябину красную и черную. Заводишко имел рядом с усадьбой. Рецепты сам составлял.
— Когда же это было? — спросила Лиза.
— Конец прошлого века, начало нынешнего, — объяснил Игорь Венедиктович. — А в городе у него красивый особняк был. На улице Салтыкова-Щедрина, знаете, где сейчас женская консультация. Увлекался литературой. Дома у него было нечто вроде салона. Причем взглядов придерживался весьма либеральных. К нему приходили и Достоевский, и Толстой, и юный Вересаев. Следил за дебютом Маяковского. Ездил на похороны Толстого в Ясную Поляну.
— А потом?
— До революции не дожил два года. Оставил завещание — завод передать крестьянам, что так или иначе получилось помимо него. Знаете, в Кузьминках? А в доме просил устроить литературный музей. Только, увы, мы никак не собрались. Правда, последние годы готовили кое-что и даже новое здание под женскую консультацию начали строить, да вот — война… Теперь уже после войны…
За березовой рощей начались посадки дубов и кленов, а дальше пошла ель.
Они ехали в лес на горкомовской «эмке». Водитель уверенно вел машину — должно быть, не впервой колесил по этим хорошо накатанным лесным дорогам, — видимо, тут часто проходили машины и телеги.
Минут через сорок по краям дороги начались заросли орешника, вдоль ручья тянулся невысокий ивняк.
Лиза не спрашивала, далеко ли еще, но Игорь Венедиктович словно угадал ее мысли:
— Теперь скоро. Вообще-то не часто партизаны располагаются так близко от больших городов. Но мы рискнули.
В густом лесу открылась поляна, на которой стояли две полуторки, трактор с прицепом и подводы. Несколько десятков мужчин и женщин копали землянки, пилили бревна, перетаскивали с телег и машин мешки с продовольствием.
На самодельном столе стоял патефон. Ляля Черная пела какой-то романс.
Игоря Венедиктовича тут знали многие. Одни подходили, здоровались, другие приветствовали его кивком.
— Пойдем, — сказал он Лизе и направился к одной из землянок. Она была готова.
Спустились вниз, в прохладу.
Землянка большая, пол устлан еловыми ветками, у входа плащ-палатка. Посредине большой стол с лавками по краям, сбоку нары в два ряда.
— О-о! — неожиданно вырвалось у Лизы.
Ей, маленькой, даже эта просторная землянка показалась чуть ли не дворцом.
— Это штабная, — пояснил Игорь Венедиктович, — а теперь сюда.
Он откинул плащ-палатку в противоположной стороне, и они попали в глубокую траншею.
— Будешь приходить сюда, — пояснил Игорь Венедиктович. — Когда потребуется, конечно.
По траншее они прошли в другую землянку, еще более просторную. Тут широкие нары были с двух сторон.
— Это санчасть или госпиталь, как хочешь, — сказал Игорь Венедиктович.
Дальше оказалась траншея под углом в сорок пять градусов.
— Там еще строят, — Игорь Венедиктович остановился. — В общем, все землянки соединяются окопами, а левее, за ручьем, — землянка с наблюдательным пунктом. Это приблизительно в километре отсюда.
Они вернулись к машине:
— Теперь поехали.
— В город, Игорь Венедиктович? — спросил шофер.
— В город с заездом во второй продмаг. — И добавил, обращаясь к Лизе: — Запоминай дорогу как следует.
В городе они остановились у магазина. Вернее, подъехали к нему со двора, с черного хода.
Игорь Венедиктович позвал Лизу с собой.
Они вошли прямо в кабинет директора, поздоровались.
— Давай мне все, что есть, начиная с муки, — обратился к директору Игорь Венедиктович. — Как, кстати, с мукой? Пуд дашь?
Директор ответил, что даст.
Тут же отвесил пуд муки, два килограмма сала, несколько батонов колбасы, сахар, крупу, макароны, соль, десять пачек чая, еще что-то.
Продавщица передвигала костяшки на счетах.
Лиза не знала, кому предназначались эти продукты.
— Да, а постное масло, — вспомнил Игорь Венедиктович. — Банка найдется?
Налили полную банку, три литра.
Игорь Венедиктович достал бумажник, рассчитался.
Все погрузили в машину.
— Теперь на Красина, — дал команду Игорь Венедиктович шоферу. И обратился к Лизе — Дом тринадцать?
Она кивнула.
— Славное число, — усмехнулся Игорь Венедиктович.
Подъехав к дому, они перенесли все в Лизину комнату.
Лиза пыталась возражать:
— Зачем? Да как же так? А деньги?
— Не морочь голову, — сказал Игорь Венедиктович, — так нужно. А деньги? Потом, после войны, рассчитаемся. Теперь так… Он осмотрел комнату и особенно пол. Нашел какие-то клещи, подцепил две доски. — Если… В общем, если придут немцы, продукты спрячь под пол и первые дни не выходи. Поняла?
— Поняла, — шепнула Лиза.
— Ну, пока. Остальное тебе сообщат потом…
Они с шофером уехали.
Лиза разложила продукты, потом, почувствовав вдруг неимоверную усталость, почти не раздеваясь, легла на кровать.
Она еще никогда не была такой богатой.
А ночью ей снился Игорь Венедиктович в лесной землянке — высокий, красивый, сильный, и она стояла рядом — маленькая, горбатая, несчастная. Как в эту минуту ей тоже хотелось быть красивой! Ведь лицо у нее вроде ничего, а вот горб — будь он проклят!
И Лиза долго плакала во сне. Когда проснулась, лицо ее было мокро.
Елизавета Павловна отложила кроссворды, остались незаполненными четыре строки, три по горизонтали, одна по вертикали, и достала пакет с фотографиями Игоря. Их было совсем немного, этих фотографий, и она знала их наизусть.
Вот последняя, кубинская. Игорь прислал зимой. Он в штатском на фоне пальм и какого-то здания, в сомбреро. На Кубе он жил уже четвертый год — так долго длилась командировка. Даже на ее семидесятилетии не был. Не удалось вырваться. Прислал телеграмму. Она вся истосковалась по нему, а в Москве Игоря ждали Клава и маленькая Оленька…
А этот снимок сделан перед отлетом на Кубу. Игорь в летной форме, рядом жена и дочка, совсем крошечная, только что начавшая ходить…
Это он с Клавой после окончания училища.
Это — курсант.
Это — в десятом классе с товарищами…
Несколько детских. В первом классе и в детском саду. Взяла в руки самую пожелтевшую. Сорок восьмой год. Единственная фотография, где она вместе с годовалым сыном. Их снимал старый друг, бывший партизанский фотограф Фрол Матвеевич. Тогда, в сорок восьмом, он уже работал в ателье на Салтыкова-Щедрина и специально пришел к ней домой.
Сфотографировал и загадочно улыбнулся:
— Молодчина ты, Лизуха, право, молодчина!
Да, многие тогда были поражены появлением у нее ребенка. И сплетни, наверное, ходили бог знает какие, но правда так никому по сей день и не известна.
А Лиза отшучивалась:
— Ветром надуло!
Никто не догадался и почему она назвала сына Игорем. Кто мог знать, что она любила того Игоря, которого давно уже не было на свете?! Игоря, Игоря Венедиктовича, как она звала его про себя…
Немцы вступили в город в конце сентября. Три дня и три ночи Лиза пряталась в своем подвале, пока на улицах шли бои. И когда все стихло, не выходила еще двое суток.
Потом оделась похуже, взяла в руки плетеную корзинку и решила пойти посмотреть.
На улице Красина было непривычно пусто. Только два разбитых трамвайных вагона стояли на рельсах да возле универмага лежал на боку сгоревший троллейбус.
Она направилась к центру. Здесь встретила нескольких немцев. Военных. На центральной площади на здании Дворца культуры железнодорожников висел флаг со свастикой и у подъезда стояли часовые.