На стенках многих домов объявления. Каждое на немецком и русском языках. Некоторые она мельком прочла. Какой-то немецкий комендант грозился расстрелом. Бургомистр Платонов призывал жителей выйти на работу.
В центре площади, слева от горкома партии, стояла на газоне виселица с тремя трупами. Лиза подошла, вздрогнула. Все были мужчины. На каждом дощечка: «Еврей — большевик».
Она никого не узнала, но ей стали не по себе. Вот, значит, какая она, оккупация.
Обошла еще несколько полупустых улиц и вернулась домой.
Дома спрятала, как велел Игорь Венедиктович, под пол продукты.
А ночью начались первые облавы.
К ней тоже немцы врывались дважды в сопровождении каких-то русских, но быстро уходили.
Утром она узнала, что со станции отправлен в Германию эшелон с парнями и девчатами, а к зданию ТЭЦ гонят людей на восстановительные работы. Вечером она решила сходить туда. Вокруг было довольно много народу, суетились немцы, некоторые с собаками.
До того, как ей идти на улицу Салтыкова-Щедрина к дому напротив женской консультации, оставалось еще два дня. А именно там ей была назначена Орловым явка, но только в последний день пятидневки от трех до половины четвертого.
За это время она четыре раза подходила с разных сторон к территории ТЭЦ. Работа кипела вовсю. И хотя близко пробраться ей не удавалось, она поняла: работы на ТЭЦ завершаются в девять вечера.
Подошла к девяти. Выждала, когда люди стали расходиться, выбрала наугад дряхлого старика, пошла за ним. На Комсомольской догнала, осмотрелась, никого, кажется, вокруг, кроме трех-четырех таких же штатских.
Поравнявшись, спросила:
— Тяжело?
Он остановился, не понял:
— Что тяжело?
— Работать, — сказала Лиза.
— Да уж, не мед, с девяти утра до десяти вечера, — сказал старик. — Вот и карточку выдали. Отмечают. Не пришел — расстрел, да и еды не получишь.
Лиза шла рядом. Они понемногу разговорились.
Узнала, что восстановительные работы на ТЭЦ идут полным ходом. Если верить старику, то через пятидневку-другую ТЭЦ даст ток.
— А что ж вы? — вяло поинтересовался старик.
Лиза пожала плечами.
Они попрощались.
Когда на следующий день Лиза шла через площадь Революции к улице Салтыкова-Щедрина, трупы с виселицы уже сняли. Болтались только оборванные концы веревок.
Улица Салтыкова-Щедрина была пустынна. Лишь два немецких мотоциклиста промчались в сторону вокзала да проехала впряженная в здорового рыжего битюга телега с возницей-немцем.
Немец, совсем уже немолодой солдат в неумело надетой пилотке, почему-то помахал Лизе рукой и сказал «паф-паф».
Напротив женской консультации, где должна состояться встреча, Лиза никого не увидела и прошла два квартала вперед. Потом вернулась назад. Снова целый квартал.
Здесь ее окликнули:
— Горбатенькая!
Ох, как делалось больно и было нестерпимо обидно, когда ее кто-нибудь так называл.
У подъезда стояла старушка, видимо вышедшая из парадного. Она показалась совсем древней. «Из бывших учительниц», — подумала Лиза.
— Вы меня?
— Тебя, если ты Лиза, — сказала старушка. — Давай пройдемся, — предложила она и взяла Лизу под руку, свободную от кошелки. Лиза всюду так и ходила с пустой кошелкой. — Значит, первое — ТЭЦ. Узнай срок пуска. Второе. Тебя вызовут на биржу труда. Не отказывайся! Ни в коем случае не отказывайся. Поняла?
— Поняла, — подтвердила Лиза.
— Биржа рядом с комендатурой. Когда получишь повестку, возьми паспорт и иди туда. Там работает наш человек. Его фамилия Семенов. Он поможет, — быстро и четко объяснила старушка. И добавила: — С тобой мы встретимся здесь же ровно через пять дней в это же время. Орлов велел тебе кланяться.
— А он в лесу? — обрадовалась Лиза и даже почему-то покраснела.
— В лесу, в лесу.
— А как вас зовут? — спросила Лиза.
— Зови Никаноровной, — ответила старушка. — А я тебя ведь помню по институту.
— Да что вы! А я нет! — призналась Лиза.
— Я на кафедре русского языка работала, — сказала Никаноровна.
Перед отъездом Игоря на Кубу Елизавета Павловна гостила у него в Москве. Когда пришла отпрашиваться к председателю горисполкома, он сказал:
— Какие счеты! Поезжайте, ради бога, гостите о Москве сколько нужно.
Евгений Кузьмич совсем недавно стал председателем, до этого работал на заводе автотракторного электрооборудования, и Елизавета Павловна была знакома с ним много лет.
— Хотя, признаюсь, без вас мы будем как без рук, — добавил он.
В Москве Елизавета Павловна пробыла ровно три дня и даже провожала сына на Шереметьевском аэродроме.
Это были счастливые дни. В последнее время она редко видела Игоря, а уж Оленьку и подавно. К Оленьке сразу привязалась, водила ее в детский сад по утрам и вечером приводила домой. Оленька тоже не отходила от бабушки.
Накануне отъезда Игорь, возвращаясь к давнему разговору, снова спросил:
— А может, мама, останешься все-таки у нас? Квартира, сама видишь, большая. Летом дача. И Оленька к тебе очень привязалась. Подумай!
Елизавета Павловна всегда плохо спала, и на новом месте тем более, и последнюю ночь перед отъездом Игоря много думала.
А утром сказала.
— Не сердись, Игорек, но не могу я. Привыкла к городу своему, к работе своей привыкла. Не могу.
— Ну сколько же можно работать, — пытался возразить Игорь. — Тебе же семьдесят скоро.
— А я годов своих не замечаю. И не болею, слава богу. А жить привыкла на людях.
Когда в Шереметьеве Игорь и его друзья, авиационные специалисты, уже сели в самолет, об этом заговорила и Клава:
— Подумайте, Елизавета Павловна, очень прошу вас. Как было бы хорошо!
Но Елизавета Павловна почему-то вспомнила Евгения Кузьмича, девочек-секретарш, других работников исполкома и повторила:
— Не сердитесь, Клавочка! Никак не могу!
В поезде, когда возвращалась домой, мучилась. Обидела Игоря. Обидела Клаву. И Оленька такая славная! Какая упрямая старуха! Неужели не могла пойти навстречу людям? А что? Не могла и не могу! И не хочу. Даже не желаю! Игоря в люди вывела одна. Вот он какой! На Кубе потребовался! А теперь, извольте, буду жить как жила.
И она постепенно, под мерный стук вагонных колес, успокоилась. Смотрела в окно. Пролетали ярко-рыжие осенние леса и сжатые поля. Появлялись впереди и внезапно за поездом исчезали речки и ладно отстроенные деревни. Поезд гулко грохотал, пробегая через мосты, и замедлял ход у платформы. На сердце у Елизаветы Павловны было хорошо, как у человека, выполнившего свой долг.
Думала о своей судьбе.
Странная, конечно, она у нее сложилась.
Почему не доучилась после войны в пединституте? Стала бы учительницей. Или в медицину могла податься. Например, окончить курсы медсестер. Ведь любила это дело. Газетчика, конечно, из нее бы не получилось. Это только в войну она дурака валяла в немецкой газетенке, а так, быть журналистом — надо не только любить это дело, но и иметь талант, а уметь писать — это не кроссворды решать.
Вот так и получилось, что всю жизнь курьером…
Но, может, и хорошо?
Всегда на людях, и постоянно чувствуешь свою, хотя и маленькую, полезность. Конечно, хорошо!
Лиза получила повестку. На бирже оказалось немало народу. И это несмотря на то, что уже несколько эшелонов было угнано в Германию, многие работали на восстановлении ТЭЦ и город казался полупустым.
Лиза нашла господина Семенова (догадалась, что так его надо называть) и, когда он освободился от дел, присела на предложенный стул:
— Я от Никаноровны.
— Понятно, понятно, — сказал Семенов. — Сейчас. Паспорт?
Она протянула свой паспорт.
Думал Семенов долго, спросил только про образование и опять молчал.
— Пожалуй, так, — произнес он наконец. — Образование у вас хорошее. И работу я вам предложу, мне кажется, не плохую. Писать умеете?
— Писать? — не поняла Лиза. — Вроде…
— Я не о том. Немецкое командование собирается начать выпуск газеты «Русский голос» для населения. На базе типографии «Ленинского пути», что ли, благо она сохранилась хорошо…
— Да вы что! — «С ума сошли?» — чуть не сорвалось у Лизы. — Чтобы я в этом, — она не сказала «грязном», — листке!..
— Не кипятитесь! Не кипятитесь! — успокоил Семенов. — Наши люди, вы понимаете, я подчеркиваю «наши», всюду нужны. Наконец, есть дисциплина.
— Чья дисциплина? — опять не выдержала Лиза.
— Наша, — Семенов выразительно посмотрел на нее и еще раз повторил — Наша!
— Я не умею работать в газете, — сказала Лиза.
— Ничего, научитесь. Думаю, — поправился он, — должны научиться. Стенгазету в институте не выпускали?
— Да. Даже редактором была.
— Вот и прекрасно. Эта работа не будет особенно отличаться. А я доложу о вас, что вы работали в многотиражке. Поддерживайте эту версию.
И все же Лиза сникла. Семенов продолжал объяснять.
— Шеф-редактором газеты назначен господин Штольцман из прибалтийских немцев. Его заместителем господин Евдокимов… Он здешний. Не знаю, кем и где он работал, но здешний. Как вы понимаете, это не мои кадры. А вы и Александра Васильевна Жукова — студентка университета — будете сотрудниками. Жукова действительно сотрудничала в университетской многотиражке. Ну, плюс, конечно, корректура, работники типографии. Эти все уже подобраны…
Семенова позвали в соседний кабинет. Он извинился:
— Я сейчас.
Лиза осмотрелась. В большой комнате стояло шесть столов, и у каждого толпились по нескольку человек. Стол Семенова был самый громоздкий, и она сидела возле него одна.
«Наверное, Семенов какой-то начальник», — подумала Лиза.
Скоро он вернулся.
— Понимаете ли, Елизавета… — он заглянул в паспорт, — Павловна, есть масса блистательных возможностей делать хорошую, нужную людям работу. Но прошу вас и Александру Васильевну об одном: не зарываться! Александре Васильевне, впрочем, я это уже сказал. Итак, как говорится, с богом! Завтра же выходите на работу. Адрес, надеюсь, знаете. Немцы люди аккуратные. Не опаздывайте. В восемь ноль-ноль.
Так она попала тогда в «Русский голос».
Вернувшись из Москвы, Елизавета Павловна появилась в исполкоме чуть свет. Секретарши еще в приемной не было, но в кабинете она услышала голос Евгения Кузьмича. Он говорил по телефону.
Она приоткрыла дверь.
— Заходите, заходите, — кивнул Евгений Кузьмич и, закончив телефонный разговор, попросил — Ну, выкладывайте, как там ваш кубинец!
— Вы что-то рано, — сказала Елизавета Павловна.
— Да у нас сегодня жилищная комиссия, — объяснил председатель. — Дел завал! Ну так как?
Елизавета Павловна рассказала про Москву, не упустила ни невестку, ни внучку, и, конечно, больше всего про Игоря.
Под конец, засмущавшись, сообщила о просьбе сына и невестки:
— Не знаю, может, и не права я, но не согласилась.
— И правильно сделали, — поддержал ее Евгений Кузьмич. — И потом, как же мы без вас?
Уже выходя из кабинета председателя, Елизавета Павловна вспомнила:
— Да, Евгений Кузьмич, пролив из восьми букв, первая «л»?
— Лаперуза, — засмеялся Евгений Кузьмич. — Как, годится?
— Ой, точно, — обрадовалась Елизавета Павловна…