— Гладильщикова!
— Недодаева!
— Галая!
Я посмотрел на Кораблева. Должно быть, я выпучил глаза, потому что он вдруг передразнил меня — впрочем, едва заметно. Мне показалось, что он улыбается под усами. Но Кавычка снова заговорил, и Кораблев, отведя от меня лукавый взгляд, стал слушать его с необыкновенным вниманием.
Глава третья
Старушка из Энска
Этот день я помню отлично — солнечный, с весенним то набегающим, то проходящим дождем, — день, когда на Кудринской площади я встретил худенькую старушку в зеленом бархатном пальто-салопе. Она несла полный кошель всякой всячины — картошки, щавеля, луку, а в другой руке — большой зонтик. Видно было, что кошель тяжел для нее, но она шла с бодрым, озабоченным видом и все считала шепотом, я слышал: «Грибы, полфунта, — пятьсот рублей; синька — полтораста; свекла — полтораста; молоко, кружка, — полтораста; поминанье — семьсот шестьдесят рублей; яйца, три штуки, — триста рублей; исповедь — пятьсот рублей». Тогда были такие деньги.
Наконец она легонько вздохнула и поставила кошель на сухой камень — отдышаться.
— Бабушка, давайте помогу, — сказал я ей.
— Пошел прочь, шалопут! Знаю я вас! Третий лимон до дому донести не могу.
Она энергично погрозила мне и взялась за кошель.
Я отошел. Но мы шли в одну сторону и через несколько минут снова оказались рядом. Наверно, старушке хотелось удрать от меня, но с таким кошелем это было для нее трудновато.
— Бабушка, если вы думаете — я у вас украду, — сказал я, — пожалуйста, я бесплатно помогу. Вот те крест, мне просто жалко смотреть, как вы страдаете.
Старушка рассердилась. Одной рукой она обняла кошель, а другой стала отмахиваться от меня зонтиком, как от пчелы:
— Как же, поверила! Третий лимон унесли. Знаю я вас!
— Как хотите. У вас беспризорные унесли, а я детдомовский.
— Вот детдомовские-то и разбойники.
Она посмотрела на меня, я — на нее. У нее нос был немного кверху, решительный, и вся она была какая-то добрая и решительная. Может быть, и я ей понравился. Вдруг она перестала отмахиваться и спросила строго:
— Ты чей?
— Ничей.
— А откуда? Московский?
Я сразу понял, что, если скажу — московский, она меня прогонит. Наверно, она думала, что это московские у нее лимоны украли.
— Нет, я из Энска.
Факт, она тоже была из Энска. У нее глаза засияли, а лицо стало еще добрее.
— Врешь ты, вралькин! — сказала она сердито. — Мне тоже один говорил — не московский. А посмотрела — и нет лимона… Если ты из Энска, где там жил?
— На Песчинке, за Базарной площадью.
— И все врешь… — Она видела, что я не вру. — Мало ли что Песчинка. Может, еще где-нибудь такая река есть. Я тебя не помню.
— Вы, наверно, давно уехали, я еще маленький был.
— Нет, не давно, а недавно… Ну, бери кошель за одну ручку, а я за другую. Да не дергай.
Мы несли кошель и разговаривали. Я ей рассказывал, как мы с Петькой пошли в Туркестан и застряли в Москве. Она слушала с интересом.
— Вот тебе! Умники! Шагать пошли! Шагалы какие! Придумали!
На Триумфальной я показал ей нашу школу.
— Совсем земляки, — загадочно сказала старушка.
Она жила на 2-й Тверской-Ямской в маленьком кирпичном доме. Знакомый дом.
— Здесь наш заведующий живет, — сказал я. — Может, вы его знаете — Николай Антоныч.
— Вот что! — отвечала старушка. — Ну, как он? Хороший заведующий?
— Что надо!
Я не понял, почему она засмеялась. Мы поднялись на второй этаж и остановились перед чистой, обитой клеенкой дверью. На двери была дощечка, на дощечке — затейливо написанная фамилия, которую я не успел прочитать.
Шепча что-то, старушка вынула из салОна ключ. Я хотел уйти, она удержала.
— Я просто так, бабушка, бесплатно.
— Вот бесплатно и посиди.
Она вошла почему-то на цыпочках в маленькую переднюю и, не зажигая света, стала снимать салоп. Она сняла салоп, шаль с кистями, безрукавку, еще одну шаль, поменьше, платок и так далее. Потом она открыла зонтик, а потом пропала. Как раз в эту минуту какая-то девочка отворила дверь из кухни и появилась на пороге. Я уже был готов поверить, что это моя старушка превратилась в девочку. Но в это время и старушка появилась. Оказалось, что она зашла в шкаф, вешая туда свои шали и безрукавки.