Гаэтан решился подковылять к телу.
— Какого… Ты видел проклятых на чужое тело гарпий?
— Теперь видел. Да и проклятые у меня ни разу не высыхали намертво.
Марек подошёл к наклонившемуся Гаэтану и присел на корточки.
— Она не высохла, — возразил Гаэтан, — просто… постарела? Сколько живут гарпии?
— Лет двадцать.
— А тролли за сотню. Кажется… она просто своё отжила. В чужой шкуре.
— Ого. Неплохой урок, а?
— Мамун знает что. Ну, хоть пачкаться не пришлось. Оно само.
Яр помял тощее облезлое бедро гарпии.
— Эх, в тролле мяса было больше. Огроидное, конечно, едва ли переваривается, но…
Получил по затылку клюкой.
— Слышь, ты, гурман. Мы это недоразумение жжём нахрен.
— Что, даже на поделки свои не пустишь?
— Старовата.
— Получается, жжём вместе с нашими?
— Получается так. Или тебе есть дело до отдельных костров?
— Нету. На один бы дерева наскрести.
— Наскребём.
Прежде чем собирать костёр, Яр подбросил одну из новоприобретённых монет: решалось, кто пойдёт за трупами. Честь выпала решке — Мареку. У него и подходящая амуниция нашлась — маска, закрывающая пол-лица, включая дырки носа.
Собрать батьку с котом труда не составило. Яру даже понравилось кидать в бадью косточки, будто поганки в лукошко. С Муррой пришлось повозиться, выскребая из чёрной, сухой, но тягучей скорлупы. С костей налёт Марек тоже без фанатизма, но посбивал. Хоть в чародейском крыле и посвежело за несколько часов, дышалось всё ещё с трудом, и после получаса ковыряний в эпицентре химической духоты Марек снова едва чуял.
Костёр собрали где принято было — на Поляне. Как и о Синей Дороге, у каждого было своё мнение, как она называется. Поляна Мечей — говорили Айден и Лех, Поляна Костей — Аксель и Берт, Шёпота — Мурра и Бреген. А Гаэтан с Мареком сходились на том, что это просто Поляна, и сходились на этом с батькой, которого тащили на неё в ведре. Может, и глупо было жечь кости, да только требовала того привычка, засевшая с детства в головах, давшая корни в грудь, в руки: ведьмак умирает — надо жечь ведьмака.
Поляна находилась, если, идя к Бурчанке, свернуть в правильном месте. Среди котят витала байка, что вовсе Поляна не находилась, если не хотела. А не хотела она, когда нужна не была. Давным-давно Йольт с Гаэтаном вышли на неё впервые своими силами тоже вместе. После суммарно трёх неудачных вылазок, одна из которых закончилась окончательным заблуждением в лесу, на четвёртую Поляна позволила им себя найти. Засыпая на ней в обнимку, чтобы хоть немного согреться, проснулись дети от матерщины и подзатыльников. Тем утром взрослые пришли сжигать двух ведьмаков. Откопать в пепле двух ведьмачат не ожидали, но в целом не удивились — место это тянуло из крепости каждого ребёнка, кому доводилось в нём бывать, потому что оно было чистым. От магии, от шума, от следов жизни, которыми полнился лес вокруг. Новоиспечённым ведьмачатам, перегруженным миром, его звуком, светом, чёткостью и резкостью, ощущением потоков, которых их кожа никогда не знала, не хватало тишины и пустоты, которые могла дать им Поляна.
Она представляла собой большую, шагов сорок в радиусе, воронку пустоты с пепельно-угольной землёй, чуть проседающей в центре, сколько бы костров здесь ни жглось. По краю её, перед отступающими деревьями, что никогда не тянули ветви в сторону сердцевины, воткнуты в землю мечи. Ржавые и почерневшие. На гардах многих туго повязаны медальоны, когда-то ведьмачьи, скорее всего, даже дважды ведьмачьи, но давно не пригодные делу.
Гаэтан с Мареком слышали, как проходят, а то и бывали на сожжении других Школ. У Волков и Медведей принято было жечь ведьмака вместе с медальоном. Коты, по крайней мере их поколения, так не делали. Чешуйка бережёт орен? Может быть. А может, жизнь и смерть старого ведьмака, отпечатанные в пустых или драгоценных глазах амулета, должны были придавать сил его молодому обладателю. Впрочем, это всё давно не имело значения.
Медальоны, оказавшиеся на Поляне, приходили сюда на шее второго, если не третьего трупа, но иногда и в руках живого, давно не молодого ведьмака, ставшего им очередным хозяином. А порой они приносились изношенные, выжженные магией и больше не способные ни резонировать, ни обжигать серебром.
Большинство из медальонов были поплавлены, стёрты и разбиты, но кое-где можно было разобрать звериные морды — в своём большинстве кошачьи, но встречаются и медвежьи, и грифоньи, и даже змеиная и волчья по одной. Некоторые всё ещё местами поблёскивают. В глазах иных сохранились камешки.
Вот что Коты разобрать не успели, хотя казалось бы: серебро да самоцветы, пускай и крошечные. Либо оставляли напоследок, либо вовсе трогать скудельню не собирались. Узнай об этом какой-нибудь ведьмачонок пятидесятилетней давности, уверенно бы заявил: так это Поляна с какими попало мыслями на себя не пускает.
Марек с Гаэтаном присели отдохнуть на мягкую землю, только когда на небе зажглись звёзды: таскать из Юхерн Бана и леса «дрова» оказалось занятием времязатратным. А ещё их и правда приходилось искать. Хранившиеся в замке ясеневые поленья для сожжения тел давно уже изошли на простую растопку, поэтому Коты тащили всё подряд и уверены не были, что температуры всего подряд хватит для этих костей. Но их это и не заботило.
— Всё, — вздохнул Гаэтан, — последняя ходка за мечами, и можно жечь.
— Ухум.
— Четыре брать?
— Почему четыре… Кота считаем?
— Хм. А почему бы и нет. Давай возьмём нож в его честь. На кухне как раз один сломан.
— Вряд ли он хоть одну крысу погрыз за всю жизнь, но я за. Кому меч?
— М-м-медальону в твоём кармане? — протянул Гаэтан.
— Что? А. Нет. Он уже проважен.
— Можешь не прятать его, если он теперь твой.
— Я и не прячу. Верёвка натирает шею.
— Ладно. А безглазый-то где?
— Украшает пояс какого-то Каэдвенского гада, — вздохнул Марек.
— Не скучаешь?
— Сколько мне, десять?
— Скучаешь.
— Ухум.
Жгли всех одновременно. Пять трупов: двух ведьмаков, чародейку, кота и гарпию. Принявшись за первых, костёр искрил, плевался чёрными языками пламени и источал серный с кислым привкусом душок, но вскоре давиться перестал. Гаэтан с Мареком наблюдали за огнём в тишине — первый с чистой головой, второй — глядя на картины чуть более красочные, чем на самом деле.
В углях и пепле утопили три давно уже спящих медальона. Первый — с расцарапанными некогда глазницами. Этот принадлежал батьке. Второй, с засечками на тыльной стороне, похожими на буквы «ИК» — этот Мурры. Третий не ведьмачий, но тоже с котом и тоже серебряный. Изображал он зверушку, больше похожую на человечка, даже в штанах и шляпе. Лапки его с головой крутились, и одна Войцеха знала, сколько детей они успели отвлечь от чего-то страшного.
На Поляне выросли пустой нож и три новых, обмотанных медальонами меча. Не полноценных, конечно, их в крепости давно не осталось, а из плохого литого-перелитого железа — эти буквально самодельные мечи служили детям тренировочными инструментами. Может, чародейка и не владела клинком, по крайней мере, ни Марек, не Гаэтан её ни с чем тяжелее расчёски не видели (не считая периодически летающих по Юхер Бану дубовых столов — в воздух они поднимались исключительно телекинетически), но ничего другого придумывать ни надобности, ни желания не было — она была Котом, значит, ведьмаком.
Остатки костра разбросали по поляне и вернулись в Юхерн Бан. Сил не было даже говорить, и ведьмаки завалились спать: Гаэтан в своей палатке, Марек в гнёздах Кар.
***
— Подъём, — пинок под рёбра. — Доброе утро.
Яр попытался вцепиться во врага и уронить, но это оказалась трость. Гаэтан отпустил её, и Марек получил дополнительный стимул деревянной сиреной в лицо.
— Вставай на пробежку.
— Фто…
— Давай, давай, ты себя видел? Неудивительно, что пальцы отваливаются вместе со знаками. Зарядка ни одному ведьмаку ещё не помешала.