Ничего не произошло. Только вспышка застелила глаз, только Гаэтан ударил по руке, приученный кошачьими играми.
— Прости, — прошипел, держась за грудь, видя растерянный взгляд Марека, — привычка.
Иногда было сложно понять, улыбается Йольт, в смысле Марек, или это его уродство. Из-за перетянутой кожи и обнажённых зубов он почти всегда казался улыбающимся, да и ухмылку свою ублюдскую с морды далеко не убирал, но сейчас…
Сейчас перед Гаэтаном сидел не Марек, даже не Йольт, а тот крошечный безымянный ребёнок с вечно мокрыми руками, грудью и лицом. Этот ребёнок улыбаться не умел.
Кого из них так сильно размазало — Гаэтана или Марека — сказать было сложно. Но ни один, ни второй не заметили, как оказались сидящими в центре бадьи в крепких как камень, таких же холодных и каким-то образом сухих объятиях. Так они прятали друг друга, но скорее каждый сам себя, от чего-то снаружи, за спинами, от чего-то внутри.
— Мне бы ещё загончик, — пробормотал Гаэтан на ухо Яру.
— Не. Сдохнешь.
— Тебя спросить забыл.
Марек царапнул ребристыми ногтями по выпирающим лопаткам. Не предупредительно — до мяса, заставив Гаэтана выгнуться.
— Ай, курва, как скажешь…
Получил одобрительные хлопки по тем же местам.
Объятия своё дело сделали и обмягчали, стали снова материальными, здесь и сейчас, даже начали греть.
— Всё хорошо будет с тобой, — прошептал Гаэтан. — И с лапой твоей хорошо всё будет. Старик.
Ведьмаки расцепились. Каждому нужно было немного тишины.
Только насытившись своей, Марек открыл рот.
— Ладно, давай.
— Чего?
— Пыль давай.
— Ты ж…
— Одну можно. Когда захочу вдруг украсть невесту — вяжи.
— Если.
— Когда, Гат. Когда.
Марек оглядел протянутую ему на лезвии горсть. Рука Гаэтана подрагивала, но скепсис Яра лёг не на это. Гаэтан вздохнул и полез бритвой за горсткой посолидней. Когда отправился за второй, кисет из его руки вдруг исчез.
— Куда…
— Сказал же, тебе хватит.
— А может, я сам решу…
В руке Гаэтана выросла колбочка. Ребристая, как Пурга. Пахло из неё не Пургой.
— Хочешь усилить — запей этим.
Гаэтан вздохнул тяжело, как только смог, но эликсира глотнул.
— Дай Лебеда, угрх, не превратиться нашему вечеру в то, что обычно…
Марек зевнул.
— А чего бы и нет, нормально мы с тобой вечера коротаем. И всё-таки, сдалось тебе крыло чародеев?
— Крыло чародейки, — поправил Гаэтан, подняв ладонь. И правда. Если в их юности по Юхерн Бану ещё шастали кроме Войцехи пара учёных эльфов, то закат школы она осталась встречать одна. Более того, встретила его со вкусом, если её имя было с этим словом совместимо. — Ладно. Скажу. Но против меня не используй.
— Да ни в жизнь.
— Я, Марек, — Гаэтан пожевал пустоту, поморщился. — Ищ, всё никак не привыкну. Чую какое-то зло. Отсюда.
Гаэтан положил руку Яра себе на грудь.
— Ничего нового, Гат.
— Ничего нового… Мар. Но чую: растёт оно или что-то а-ля.
— Лады. И чего чародеи… ка?
— Может, найдутся там у неё, ну, инструкции.
— «Как выправить кривого ведьма. Том первый».
— «Как собрать усреднённого ведьма с нуля, том первый и последний».
— О-ба. Так ты за секретами трав туда лезешь.
— Наверно. Я не знаю. Хоть за чем-то. Хоть за одним обрывком картины.
— Которую ты не поймешь.
— В мире много есть тех, кто поймёт. И сравнит. Может, там одного мазка не хватает. Может, легко его дорисовать. Слышал о Белом Волке? А о Злобоглазе? У них были такие мазки пост-фактум. Кто знает, сколько они изменили. Починили.
— Кто знает, сколько они поломали. И когда они были. Картины пишут, пока не досохли.
— Может и так. Но эту картину, — Гаэтан прижал к себе руки свою и чужую, — гложет инстинкт. Беги, говорит, от темноты. Её не порезать ведьмачьим мечом, она не будет кровоточить и слабеть под твоими ударами. А другого тебе нечего ей предложить. Быстрее беги, пока она не полезла. А как бежать-то, когда она тут?
— Она тут, — Марек переложил ладонь Гаэтану на затылок. Тот вздрогнул, но шлепка не последовало — Яр почесал свежевыбритую голову кончиками пальцев. Рука его всё же была снята.
— Да хоть где. Однажды вылезет. Шмальнёт, чую, и по мне и по не мне. Не как обычно — окончательно. Спать от этого чутья всё сложней.
— А если ты ничего не найдёшь? Продолжишь кошмариться?
— Не знаю. Наверное. Но хотя бы с чистой совестью. Пытался, мол.
========== Часть 4 - Крыло чародеев ==========
Марек проснулся от большого неудобства. Глаз раздирался с неохотой, но и без него было понятно, что лежит Яр скрючившись, подогнув всё что можно, в тёплой тесноте. С одной стороны даже с натяжкой комфортной. Глаз он предпочёл закрыть — всё равно кроме чумазой шеи Гаэтана ничего видно не было: Марек свернулся в его объятиях. Оба они свернулись в объятиях Кар. Задвинув нытьё конечностей куда-то на фон, Марек поспешил заснуть обратно, а во второй и окончательный раз проснулся от копошений и стонов Гаэтана. Когда открыл глаз, видел уже его спину.
— Угх, — Гаэтан мусолил чёрными руками лицо. — Я что, в крови?
— Ты в хрови, — положительно пробубнил Марек, распрямляя конечности.
Кар сквозь сон подтащила его ручищей к себе поближе.
— Кажется, у меня сломан нос…
— Хажется, я, — зевок, — фписал тефя ф стену фщера.
— Хорошо, что я не помню обстоятельств. Чёрт, вспомнил. Прости, Йо… Марек.
— По ходу, мы хвиты.
— Ты выглядишь целым.
— Хажется, у меня фнутреннее… хроф… хрофотещение.
— Твою-то мать. Вот почему с тобой всегда так.
— А щего со мной-то. Не я у себя перед носом пылью размахифал…
— И жрал её не ты, и грибов к столу принёс не ты, и эликсирами запить не ты предложил.
— Мошет, я и, — зевок, — исфолнитель, но ты по-люфому соущастник. И профохатор.
Гаэтан вздохнул с хрипотцой и уковылял из общей комнаты. За дверью что-то затрещало и посыпалось на пол — Гаэтан выругался и болезненно заскрипел.
Кар мощно зевнула за спиной Марека, и он окончательно проснулся от звука и запаха.
— Возьмак сладко спать… Кар не будить…
— Ухум.
Марек выполз из-под тролльих ладоней и потянулся уже всем телом.
Не считая колкой тянущей боли в животе, огня в шее, многочисленных синяков и царапин, день он начинал бодро. Как и всегда с Гаэтаном, потому что с ним Яр не успевал напичкать себя и половиной «нормы» — вечно их культурные посиделки сворачивали куда-то не туда на полпути.
Соучастника Марек нашёл в банях, идя по следу битого гипса. Тот сидел перед разложенными бинтами и миской глины, оттирался грязной водой из ванны, потому что другой не было.
— Где мой Мёд? — поинтересовался Марек, отлично зная где.
— Я его съел, — Гаэтан обернулся на злой хрип. — Мне нужнее. Возьми мою Ласточку.
Марека устроил бы такой расклад, не возьми он гаэтанову Ласточку ещё по дороге в баню. Осталось вздохнуть и пойти забрать из его сумок ещё что-нибудь для порядку. К сожалению Марека, ничего интересного там больше не завалялось. Кроме каких-то своеобразных заготовок для бомб и писем, что были прочитаны ещё лет тридцать назад и перечитывались на каждой встрече, будто могло в них появиться что-то новое.
— Марек, свали, пожалуйста.
Яр собрал тряпье, нервируя Гаэтана каждой секундой задержки, и вышел.
К своему собственному удивлению, он отправился во внешний двор сделать зарядку. Принялся тяжело вспоминать всё, что только мог: каким стойкам учили детей впервые, как тогда было легче дышать, в каких положениях он делал успехи и о каких рассказывали, захлёбываясь ажиотажем, другие мальчишки. Он пытался вспомнить, как класть знаки. С нуля, с того начала, когда они казались высшим мастерством и когда им мешали малейшие дуновения ветра.
Сейчас Мареку ничего не мешало, но знаки не клались. Ни слабого блеска Ирдена, ни крохотной искры Игни, ни даже узлов напряжения и тепла в пальцах, внимание на которые давно не обращалось. Сейчас их не хватало, будто самих пальцев. Марек на всякий случай прощупал каждую фалангу, размял и погнул как должно, но результатов это не дало.