Присматриваясь к Вежде, Илья отметил, что тот был в работе первым и равных себе, пожалуй, не знал. Все, к чему он прикасался, словно только и ждало такого мастера, как он, не особенно даваясь кому-либо другому. Илья прикидывал в уме, сколько ремесел были Вежде подвластны: лекарское искусство он знал лучше любого знахаря, о каком слыхивал Илья; плотником был добрым — скорым на руку, аккуратным да умелым; воином тоже, по всему видать, был изрядным — что с мечом, что без оного. Охотником, опять же, был знатным. Да, такого наставника Илье бы поискать — за всю жизнь не нашел бы. Иногда Илья забывал обо всем этом: то когда сердился на его выходки, то когда попадался на его уловки, думая, что способен перехитрить или разжалобить старика. Бывало, что и люто ненавидел его за ту жесткость и даже жестокость, что порой проявлял Вежда. Однако, отойдя сердцем, Илья признавал, что старик был прав. И, несмотря на все это, Илья успел быстро привязаться к нему и полюбить. С Веждой ему было не только надежно, словно сосунку рядом с мамкой-кормилицей, но и легко и весело, как не было ни с одним приятелем.
Скоро выпал первый снег, Илья с Веждой облачились в шубы нагольные [3], в которых было сподручней и по лесу шастать, и иными выселковскими делами заниматься.
И вот как-то поутру, после обхода ловушек, Вежда подошел к Илье, начавшего было стряпать немудреный завтрак, и сказал:
— С едой погоди. Пора дело делать.
Илья поднял на Вежду недоуменный взгляд и сейчас же вспомнил, зачем они явились на эти забытые людьми выселки.
— …слушай, Вежда, чудно ведь: «Лохань разбрасывает апельсины», «Лохань обнимает Будду». Почему у этого великого человека такое странное прозвище — Лохань?
— А почему ты решил, что этот человек великий?
— Но раз он придумал эти упражнения, значит, был очень хорошим воином, а может, и волхвом.
— Одному человеку все это выдумать было не под силу. Тут трудилось немало людей, несколько поколений, отшлифовывая это искусство. А названы эти движения так потому, что их создатели хотели отметить, что в них особая сила. Только Лохань — это вовсе не корыто, в котором бабы стирают белье. Это слово китайское и звучит оно даже немного по-другому — алохань. От него родилось слово «архат». И означает оно «достойный». Лучше ты мне скажи — доводилось ли тебе слышать о Будде?
— Сказывал нам Сневар Длинный, что в том же Китае и еще где-то за высокими горами живут люди, почитающие одного человека, будто бы сравнявшегося с богами, и называют этого человека «разбуженным».
— Верно, — усмехнулся Вежда. — А почему разбуженный — знаешь?
— Да разбуженный этот вроде бы постиг, что Явь, в которой мы живем, и не явь вовсе, а сон, и все мы здесь, стало быть, спим и снимся друг другу… Чего ты хохочешь?
— «И в небе, и в земле сокрыто больше, чем снится вашей мудрости, Горацио!..» Ты смотри! А ведь в точку!
— Вежда! А много ты земель повидал?
— И много, и, что верней, долго.
— А в Китае долго жил?
— Многие годы.
— И все китайцы обладают теми знаниями и умениями, что и ты?
— Я? Тоже мне нашел эталон.
— Чего?
— Не важно. Нет, не все там такие. Этим умениям, как ты сказал, в основном посвящают себя монахи, последователи того самого Разбуженного. Еще к подобным знаниям стремятся тамошние мудрецы, а простой народ простодушно спорит, кто из них более всего в том превзошел.
— И кто же?
— И ты туда же. Не забивай-ка лучше себе голову, а постигай то, что я тебе показал. Тогда, со временем, может быть, и сам поймешь.
— Погоди, ты ведь говорил, что обучаешь меня стило… стилю этого самого Лоханя. Выходит, есть и другие стили?
— Так и есть. Иные называются не так возвышенно. Например, стиль Обезьяны или Медведя.
— Ого! А почему тогда ты избрал для меня стиль Лоханя? Потому что другими стилями не владеешь?
— Владею. Еще и такими, что противнику урона никакого не чинят, но останавливают надолго. А стиль Лоханя предназначен для крупных людей, широких в кости, как у нас говорят. Ты именно таков и есть. Поэтому все приемы, которые объединяет стиль Лоханя, в твоем исполнении будут иметь наибольший эффект.
— Э-э… что?
— Действо. Мало того, изрядно занимаясь и постигнув иные стили, ты сможешь при желании — а паче необходимости — создать свой стиль и назвать его так, как тебе будет угодно.
— Да ну?
— Вот тебе и ну. В одном из средоточий таковой мудрости — китайском монастыре Шаолинь — всегда собирались желающие учиться этому искусству поединка. Несколько лет тому… вперед был среди воспитанников один — небольшого роста, щуплый да невзрачный. Все смеялись над ним, и было отчего: как бы усердно ни изучал он стиль Лоханя, никак не мог побороть ни одного из своих товарищей. Но этот малый обладал несгибаемым духом и не желал отступать.
Как-то после очередного неудачного поединка он в отчаянии бросился в траву и долго лежал ничком, как вдруг рядом с собой, в траве, он увидел поединок двух насекомых. Одним из них был богомол, а другим — цикада, изрядно превосходившая своего соперника в величине. И шаолиньский воспитанник стал свидетелем того, как маленький богомол, умело используя свои длинные передние лапки, одолел цикаду. Ван Лан — так звали воспитанника — сразу понял, что ему был явлен знак — ибо всем тем, кто упорен в достижении цели, Правь всегда сделает шаг навстречу и даст ключ к разгадке любой невыполнимой задачи. Ван Лан стал пристально наблюдать за повадками богомолов, отчего другие ученики еще больше принялись смеяться над ним, видя, как он часами ползает в траве. А Ван Лан, переняв некоторые движения богомола и переложив свои боевые движения на его лад, превзошел в поединке многих мастеров Шаолиня. Правда, не всех. Но он отправился по Срединной империи, изучая иные стили и совершенствуя свой, который так и назвал: стиль Богомола монастыря Шаолинь…
— …Вежда, а ты тоже поклоняешься Разбуженному?
— Пробужденному не поклоняются — он не божество. Следуют пути, которым прошел он, постигая Истину.
— А что есть Истина?
— Это не познают с помощью слов, поэтому объяснить тебе я не смог бы, даже если бы знал сам.
— А ты не знаешь?
— Нет, потому я и живу в Яви. Постигнув Правь, освобождаются от необходимости пребывать в Яви и уходят в Навь навсегда. Иные, правда, возвращаются сюда по собственному почину — чтобы помочь другим познать Истину. Встретить такого человека — уже и не человека вовсе — большая честь для каждого жителя Яви. И большое испытание.
— На словах-то кажется, что это просто.
— То-то и дело, что кажется.Нам много чего кажется. Вот скажи мне — существуют ли домовые с русалками да лешие? Или они тебе кажутся?
— Ну, ты спросил, Вежда! Будто сам не знаешь? Конечно, существуют. С ними хоть и редко, но непременно встречаться доводится. Ведь как пришли мы с тобой на выселки, сразу лесного хозяина встретили.
— Ну вот. А ты представь, что когда-нибудь ни в хозяина, ни в соседушку домового, ни в берегинь речных да в банника никто верить не станет.
— Как так?
— А будут считать, что они — выдумки, сказками называть примутся.
— Да ведь сказки и есть самая что ни есть правда! Загнул ты, Вежда. Никогда такого не будет!
— Погоди, Чеботок. Ты мне вот что ответь: леший, скажем, — он кто? Человек?
— Да ну тебя, право слово! Что ты ерунду какую-то спрашиваешь, будто вчера только родился?
— А ты представь, что так и есть — вчера родился. И ответь — человек ли хозяин лесной?
— Да нет, конечно!
— А кто же он тогда?
— Нелюдь он. Другой, значит, нежели мы. Он и человеком потому оборачивается, чтобы наставлять нас в том, что мы разуметь не можем — по глупости ли, или по скудоумию.
— А ты представь, что будут такие люди, которым такие вот «другие» являться будут, а они мало того что бояться их станут — словно селяне степняков, — так еще и называть суевериями — пустыми выдумками, значит.
— Нет, Вежда, никогда люди так не поглупеют. Врешь ты все.