Пришли. Овраг неглубокий, еще не изъеденный весенними ручьями. На будущий год проточит сильнее дно, рассыплет края. А Ярки — уже не будет.
— Что, рыжий, умирать не хочется?
Ярка повернулся, узнал Адарова прихвостня Петку. Щерится, ружье поглаживает:
— Брату моему тоже жить бы да жить. Детей строгать, шашку держать.
— Не хочется, — кивнул Ярка. — Да только все одно всем помирать, а моя смерть, может, краше твоей будет.
Скривил губы палач:
— От дурак! Смерть — она смертушка и есть.
Вскинул ружье, глянул на пленника. Властью своей упивается.
«У меня два крыла. — Но держат, держат веревки. — Ненависть моя, неужто мало тебя?»
— Стреляй, не тяни, — понукнул конвой.
Не на палача смотрит Ярка, на закатное солнце, и слышится ему перестук копыт и сердца, отцовский запах — трава да пот, табак да порох. Жесткая грива коня полощется, желто-зеленая гладь стелется, конца и края ей нет. «У меня два крыла», — шевельнул пересохшими губами, без надежды — мало ненависти для полета.
Не услышал выстрел. Огнем толкнуло, жаром горло закупорило. Закружилась перед глазами степь, рванула — э-ге-гей, ветер в лицо!
У меня два крыла! Два широких крыла, что подняли в небо, обняли ветер. У меня два крыла, что несут над степью.
Одно — ненависть, как солнце жаркая.
Другое — любовь, широкая, как степь.
…охнул Петка, перекрестился. Показалось — толкнулась под ногами земля. Почудилось — вылетела из оврага птица, поднялась в закатное небо.
Василий Ворон
ОБРАЩЕННЫЙ К НЕБУ
Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч…
ПРОЛОГ
Ехать было славно: по дороге мерно катились телеги, кряхтя на ухабах, судачили обозники, намечая загодя, как действовать на киевском торге, кто-то гнусил себе под нос песню, оставив думки на потом либо уже имея себе на уме нужный расклад. Илья ехал на мерине Туче у самой последней телеги, слушая, как старик Улыба травит очередную небылицу на потеху дядьке Кнуту да пареньку Тюре, поотставшему от своего воза и шедшему, чтоб поразмять кости, рядом.
Когда отсмеялись да притихли, Тюря спросил:
— А правду говорят, будто в местах этих разбойник Соловей лютует?
Кнут фыркнул, как кот, которому велели наловить мышей в леднике, а Улыба отозвался:
— А ты думал, люд потешается над простаками вроде нас, проезжих?
Кнут сказал:
— Именно что потешается. Никто этого разбойника не видал.
— А еще не видали тех, кто по лесам здешним пройти решил, — проскрипел под стать колесным ступицам Улыба и хихикнул, видя, как зябко передернул плечами Тюря. — В леса хаживали, да назад не возвращались.
— Ладно врать-то, — лениво отозвался Кнут, метким щелчком срезая слепня, что норовил усесться на круп его гнедой. — Потому и не возвращались, что не ходил никто. Соловей какой-то! В одиночку с прохожими людьми справиться — виданное ли дело?
— А может, он не в одиночку, может, он главарь целой ватаги? — с радостью пугаясь, предположил Тюря.
— Да полно! — тряхнул головой Кнут. — Какой же дурак тут орудовать станет, хоть и с целой шайкой? Почитай, Киев недалече, дружинники враз прознают, а поймают, батогами отделывать не станут — сразу кровь пустят.
— Так еще поймать надо! — воздел к небу палец Улыба и зашелся своим прерывистым колючим смехом.
И тут Туча под Ильей прянул ушами, фыркнул и стал на дыбы.
— Куда?! — зашипел Илья, с трудом удерживаясь в седле и норовя осадить коня, но без толку — Туча хоть и встал на все четыре, взрыкивал, прядал ушами и старался, как чувствовал Илья, гнать куда-нибудь без разбору.
— Эй-эй, милай! — натянул вожжи и Кнут: с его крапчатой творилось то же самое. Да и весь обоз залихорадило: кони повсюду рвались с места в карьер, норовя выпрыгнуть из хомутов да оглобель. Повсюду слышались осаживающие окрики возчиков, ржание и удары копыт по передкам телег. Лишь только Илье удалось успокоить коня, стало ясно, что и все остальные лошади угомонились: больше не рвали, но покой потеряли, дрожа и взбрыкивая.
— Эй, славяне! — раздался голос старшого. — А ну — хватай ножи с топорами!
— Неужто бирюки?.. — вытягивая из-за пазухи тесак, приглушенно проскрипел Улыба, а Кнут, изготовив для удара кнутовище, проворчал:
— Да уж конечно, не твой разбойник Соловей…
Илья погладил Тучу по шее, чувствуя, как колотится у того сердце, вытянул из ножен меч и хотел было тронуть коня к голове обоза, как тут снова что-то случилось. Нет, не волки это были. Илья не услышал — почуял всем своим существом удар. И тотчас впереди загомонили снова, а потом кто-то жутко и пронзительно, по-бабьи, закричал. Илья ударил пятками Тучу по бокам и рванул вдоль выстроившегося по дороге обоза к голове, уже пряча меч обратно в ножны — он знал, чтоименно следует делать дал ьше, потому что незнамо как, но ведал: откуда пришла беда…
…Я уже хотел было оставить их в покое, предоставив самим себе, как вдруг понял, что сейчас что-то случится. И что не зря я притащился сюда, повинуясь своему внутреннему пониманию, хоть и думал, что блажь это, что я словно мать стараюсь выглядеть в ребячьем гурте свое дитятко — кабы чего не случилось. (Тоже мне дитятко…) А вот нате вам: случилось. И сразу понял я — здесь не какие-то там муромские разбойнички, здесь покрепче будет. Здесь сразу запахло кровью — страшной и неудержимо льющейся. И страшной вовсе не потому, что я ее давно не нюхал…
Хорошо, что Илюшка ехал в хвосте обоза. Потому что тот, кто ударил, напал в лоб — и сделал бы это еще более неожиданно, если б был исправен. Первый удар у него не получился: пар буквально ушел в свисток, только зверье напугал. Но эти неполадки, чувствуется, у него уже бывали — привычен он был к ним, — и поэтому после неудачной попытки собрался и…
Я успел увидеть, как это у него вышло во второй раз.
Второй удар оказался гораздо сильней, чем требовалось. Снесло сразу троих, оказавшихся на одной линии: лошадь, запряженную во вторую телегу, мужика, шедшего рядом, и седока первой. Я видел, как у них оторвало внутренние органы. Внешне тоже все выглядело не лучше: у того, кто оказался впереди, лопнули оба глаза. У всех троих брызнуло и потекло все, что можно, из всех предусмотренных и непредусмотренных природой отверстий, плюс множественные гематомы, от чего кожа сразу теряет привычный, живой цвет, и так далее в духе военно-полевой медицины. Ждать следующего удара было немыслимо, однако я недооценил своего ученичка.
К этому времени я уже владел ситуацией настолько, чтобы прекратить все немедленно. Я уже засек его — он сидел на дереве и готовился ударить снова. А увидев, понял, что его неполадки не позволят этому случиться, по крайней мере в ближайшие секунд сорок. Ия предоставил право действовать Илье.
Парень знал, что делать. И он тоже видел его. Еще не глазами, но все равно — видел…
…Илья не смотрел туда, где в ужасе двигались люди: кто метался над поверженными несчастными, кто намеревался спасаться, кто безуспешно выискивал врага. Он догадался спрыгнуть с Тучи и рванул прямо в лес, пригибаясь от хлестких ударов веток и на ходу заряжая лук. И когда увидел лиходея, спустил стрелу, сейчас же выхватывая из колчана другую.
Темная грузная тень отделилась от дерева, прыгая вниз. «Неужто леший?!» — с ужасом подумалось Илье небывалое. Но зря возводил он на лесного хозяина напраслину — человеком был неведомый разбойник: улепетывая в чащу леса, тот обернулся, и в косых послеполуденных лучах солнца, прорвавшихся сквозь плотную листву, Илья смог разглядеть его.