И он кинулся в село, откуда доносилось мычание коров и людские крики.
Илья еще издали увидел, что всадники у околицы опрокинуты Веждой на землю, а цепь пленников начала распадаться, и повернул в село. Он пересек огород старосты, увидел, как огонь рвется из окон дома, но прежде красного петуха нужно было управиться с разорителями из степи. Он услышал с улицы топот некованых конских копыт и кинулся туда, с размаху перелетев высокий плетень.
Двое косорылых на конях тащили заарканенного телка вон со двора Борыни, а сам кузнец лежал в уличной пыли в исподнем, все еще сжимая большими руками схваченный второпях цеп, и под ним уже натекла густая черная лужа. Холодная ярость поднялась было страшной волной в душе Ильи, но он, стиснув зубы, заставил ее улечься, памятуя уроки Вежды, и тотчас подскочил к ближайшему всаднику. Тот заметил летящую ему на спину тень слишком поздно — Илья сшиб его с седла, и пока они оба падали по другую сторону коня, своротил печенегу немытую шею. Второй выпустил аркан и мигом выхватил меч, направляя коня к уже поднявшемуся на ноги Илье. Горсть пыли, захваченная Муромцем, полетела в узкие глаза. Пока степняк вслепую замахивался мечом, Илья оказался у него за спиной. Разбойник так и не увидел в последний раз уже показавшееся над лесом солнце.
Илья отступил от поверженного тела и огляделся.
Улица была пуста — только три тела недвижно лежали в пыли, топтались не у дел кони, да искал у плетня траву телок, путаясь ногами в печенежском аркане. От соседнего дома раздавался бабий крик, дым поднимался по другую сторону улицы, а изба старосты вовсю полыхала, расклевываемая красным петухом. Илья хотел было кинуться посмотреть, нет ли дома живых душ, но на улице показался конник. Сразу поняв, что случилось с его товарищами, тот живо убрал меч и потянул из-за спины лук.
Вежда уже успел дать Илье несколько уроков по искусству уклонения от стрел, и теперь Илья ждал, широко расставив ноги, когда наконечник стрелы сольется с оперением в одну точку. Тонко взвизгнула тетива, а Илья уже повел тело в сторону, как учил Вежда. «…Ноги в один миг становятся корнями осины, все остальное выше коленей — ствол да ветки. Ты чувствуешь страшный порыв ветра, ты изгибаешься, как змея, как лента на ветру, но корни твои остаются в земле крепко…» Как учил Вежда, так и вышло к изумлению самого Ильи, будто уклонялся он не от каленого жала, а от Веждиной особой стрелы с тупым наконечником. Точка стрелы на его глазах превратилась в черточку и прошла мимо, пропев там, где миг назад был бок Ильи. Муромец не стал дожидаться второй стрелы, которую уже тянул из колчана степняк, а сам бросился к нему.
И на ходу узнал его.
И тотчас вновь увидел око луны на черном морозном небе, и двор пастуха Свири в мертвом свете, и тело Сневара Длинного с торчащей из спины стрелой. И еще сразу не то что увидел, но ощутил каждой точкой своего тела глаза Оляны, испуганно и с надеждой смотрящие на него.
Силы, несшие его вперед, утроились. Сделав очередной шаг, он просто оттолкнулся от земли и полетел прямо навстречу ненавистному лицу. И увидел, как лицо это, означающее для него все зло со стороны Великой Степи, и смерть Сневара, и потерю Оляны, — исказилось от ужаса. Нет, он не узнал в огромном парне с бородкой да кудрями, перехваченными тесьмой, загнанного парнишку с норманнским мечом в дрожащих руках. А коли бы и узнал, может, сам умер бы с перепугу.
Печенег не успел вновь снарядить лук, и до меча не было у него времени дотянуться. Илья сшиб его с седла, как сшибают горшок с верхушки плетня озорные мальчишки.
— Где моя Оляна? — спокойно и страшно произнес Илья, сидя верхом на оглушенном падением степняке. — Что ты сделал с ней, сын голодной пустоты? Отвечай!!
Ставшие шире глаза кочевника с ужасом смотрели на Муромца. Илья сгреб его за шею и медленно сжимал пальцы.
— Эк-ххе!.. — сдавленно зашипел лучник. — Пагади, урус!.. Пастой…
— Где Оляна? — также негромко повторил Илья. — Говори.
— Кто… мой не знает, — прохрипел печенег, пытаясь разжать пальцы Ильи на своем горле.
Илья, словно не замечая этих несчастных попыток, сказал:
— Несколько лет назад ты, ты, гадина, был здесь зимой. В одном дворе троих твоих товарищей убил хромой викинг, а ты застрелил его. И нашел в избе девушку. И еще тебе пытался помешать мальчишка. Он удрал от тебя на крышу, но свалился, и ты побрезговал калекой. Мной побрезговал. И увел девушку. Где она?
По глазам степняка было ясно, что он хорошо понял все, о чем сказал Илья. И так же хорошо вспомнил ту зимнюю ночь. Муромец ослабил хватку и лучник, хватанув воздуха, торопливо и путано зачастил:
— Я помнить… зима… ты… девушка…
— Где девушка? — приблизил каменное лицо к смуглому лбу Илья.
— Продал… продал… В Персию… хороший человек дал большой цена…
В ужасе степняк вглядывался в бледное лицо Ильи, отыскивая в нем черты своей смерти. Пальцы Ильи дрогнули на шее лучника, отчего тот задышал чаще, чем следовало.
— Продал… — прошептали помертвевшие губы Муромца.
Печенег зажмурил глаза.
Вежда остановил еще одного всадника, пытавшегося прийти на помощь придавленному к земле дюжим парнем лучнику.
— Не спеши, — задумчиво сказал Вежда очередному лежащему в забытьи телу. — Дай людям поговорить.
Илья стянул с лучника меховую шапку, пошарил по его бокам, отыскал нож. Печенег судорожно заелозил под ним, пытаясь вырваться. Илья легонько ткнул его двумя пальцами под дых, успокаивая. Затем отсек разбойнику оба уха, откинул в пыль и разорвал обе ноздри его короткого носа. Вытерев лезвие о щеку и лоб ошалевшего от страха и боли степняка, он сказал — все так же тихо и медленно:
— Это чтобы добрые люди знали, что ты вор и разбойник. И чтобы держались от тебя подальше. А твои товарищи смеялись над тобой. Запомни: я всегда узнаю тебя, даже если бы у тебя остались уши и нос. Придешь на мою землю снова — выпущу кишки.
И Илья поднялся на ноги и пошел к полыхающей избе старосты смотреть, не остался ли кто внутри.
— Соберите всех павших у колодца, — тяжелым голосом велел Вежда собравшимся вокруг него селянам. — Раненым подходить ко мне, да не толпиться. Бабам не голосить, — добавил он и присел над первым страдальцем — уязвленным стрелой в плечо мужиком. Бабы умолкли, бросились выполнять вместе с остальными, что было велено. Мужик — Глеб — постанывал, пока Вежда примеривался к его плечу.
— Ну-ну, Глеб, потерпи. Ты же глыба, этакий матерый человечище, — бормотал над ним непонятные слова Вежда. — Вот так…
Стоявшие рядышком обе жены Глеба вытаращили глаза — древко стрелы завибрировало под растопыренными над ним ладонями Вежды и одним махом исчезло, будто и не было его никогда. И черная точка от нее прямо на глазах затянулась кожей, и скоро ничто не напоминало о недавней порче: Глеб удивленно повел плечом и как-то даже испуганно протянул, глядя Вежде в глаза:
— Не болит!..
Женщины в слезах тут же с обеих сторон кинулись к мужу, а Вежда устало поднялся.
…Рядком у плетня, окружавшего двор жреца Путилы, лежали восемнадцать пустых тел: мужиков, баб и подростков, среди коих были и кузнец Борыня с Чеботом. Батя Ильи получил стрелу в глаз, Борыню рассекли саблей вдоль груди. Неподалеку стояли селяне и сдерживали рыдания. Слава безучастно смотрела сквозь тело мужа, и на ее застывшем лице не было ничего, даже слез. Рядом стоял и обнимал мать за плечи хмурый и молчаливый Илья.
— Что ж, стало быть, всех на один костер… — подал голос Путила, почесав заросшую волосом шею.
Вперед вышел Вежда и оглядел селян. Послышались прорвавшиеся женские рыдания. Вежда подошел к скорбному ряду у плетня и присел на корточки перед маленьким стариком, лежащим крайним. Посидев над ним, он покачал головой и сказал так, чтобы всем было слышно:
— Дед Гуня не желает возвращаться, — и добавил тише, не обращая внимания на удивленный гул толпы: — И я очень хорошо его понимаю…
Следующей лежала красивая молодая женщина по имени Дарена, которую рубанули саблей по спине, и долго над ней Вежда не сидел, сразу обернувшись к толпе: