Поворачиваюсь на бок и смотрю на сумку-шопер из Музея Уитни. Вот бы достать мобильник и полистать инстаграм. Написать Руби. Я бы рассказала ей про Элоиз, и лучшая подруга дала бы мне дельный совет. Пожалуй, позвоню Руби после мамы. И папе позвоню. Я всем скоро позвоню. А пока просто ненадолго закрою глаза.
Я уплываю в сон и слышу, что внизу приглушенно звонит телефон. Кажется, Вивьен берет трубку и взволнованно говорит по-французски. А может, мне все это снится. Мысли уже путаются, как бывает в полудреме. Телефон внизу снова напоминает о звонке на мой сотовый перед самой посадкой. Я представляю, что ответила, но говорю по-французски, и сверкает молния, и подсолнуховые поля, и кто-то плачет; медленно и плавно я перемещаюсь из мира бодрствования в мир снов.
Вторник, 4 июля, 9:01 вечера
ТЕЛЕФОН ВСЕ ЕЩЕ ЗВОНИТ. Громко. Настойчиво. «Разве Вивьен не ответила? — гадаю я, зарываясь головой в тощую подушку. — Нет, — тут же напоминаю себе, — это было во сне». Почему никто не отвечает? Открываю один глаз, потом второй, сажусь в кровати. Волосы прилипли к шее. Свет из окна стал другим: раньше он был ярким, золотистым, теперь приглушенный, розоватый. Под потолком крутится вентилятор. Я встаю и потягиваюсь. Я все еще сонная, но в голове прояснилось, не то что было — когда? Несколько минут назад? Сколько я спала?
«Дзынь-дзынь, — слышится снизу, — дзынь-дзынь». Потирая глаза, я открываю дверь гостевой комнаты. Ожидаю увидеть, как Элоиз выходит из ванной, с махровым полотенцем и хмурым видом. Но холл пуст.
— Ау? — голос у меня хриплый. В ответ ничего, кроме резких звонков.
Босиком спускаюсь по лестнице, звонки ведут за угол, в элегантную гостиную. Диван цвета морской волны, яркая картина на стене и письменный стол с современным компьютером и — звонящим телефоном.
Неуверенно поднимаю трубку.
— Э-э, bonjour? — решаюсь я.
— Саммер! — врывается голос мамы, она говорит взволнованно и в то же время с облегчением.
— Мама? — я моргаю и провожу рукой по спутавшимся волосам.
Мамин голос — здесь, это сбивает меня с толку. Я замираю у стола и смотрю в окно. Оно выходит на брусчатую Рю-дю-Пэн. Булочная закрыта. Я закусываю губу. Это первый разговор с мамой после ссоры.
— Почему ты не позвонила? — требует она ответа, и меня охватывает чувство вины. — Я утром проверила твой рейс, узнала, что самолет приземлился, но прошло уже десять часов!
— Погоди-ка. — Я осматриваюсь в комнате в поисках часов. — Сколько?
— Десять часов, — мама нетерпеливо вздыхает. — У нас три часа дня. А у вас, значит, девять вечера?
Ой-ой-ой. Теперь все ясно: закрытая булочная, пустой дом, розовый свет из окна. Должно быть, здесь солнце летом заходит еще позже, чем у нас. Я представляю, как шло время, пока я спала наверху на узкой кровати: Элоиз и Вивьен занимались своими делами, небо над Ле-дю-Шеман превратилось из голубого в пыльно-розовое.
— Я немножко вздремнула, — объясняю я смущенно, усаживаясь на стул. — Прости.
Интересно, можно ли считать мое «прости» иносказательным извинением за ссору? Так было бы намного проще, чем сейчас неуклюже лезть в дебри наших отношений. Мам, помнишь, как я вышла из себя, когда ты сказала, что отец может подвести? Так вот, получается, ты была недалека от истины!
— Нет, это ты меня прости, — говорит мама.
Я выпрямляюсь на стуле. Хороший способ извиняться на все случаи жизни.
— Я не хотела будить тебя, — продолжает она уже спокойнее. — Я не собиралась звонить на домашний, просто твой отец пропустил уже два вызова на мобильный. — Она откашливается. — Как он там вообще? — Вопрос звучит сухо.
Я сглатываю и смотрю в темный экран компьютера. Похоже, мама не знает, что отец в Берлине. Может, ей и не нужно этого знать. Сердце начинает колотиться чаще. Я обычно не вру маме — спасибо хорошим отметкам и малоактивной личной жизни, врать пока не приходилось. «Честность работает в обе стороны», — любит повторять мама; имеется в виду, что если я откровенна с ней, то и она откровенна со мной. В этот момент, однако, я размышляю, не стоит ли послать честность в короткий отпуск.
Ведь если сказать маме правду, меня до конца жизни будет преследовать «что я тебе говорила». Она сразу же заставит вернуться домой, и тогда все пропало: «моя судьба» превратится в пшик. То, что отца нет, конечно, огорчает и действует на нервы. Но мои страх и замешательство сразу по приезде теперь куда-то делись. Я осмелела.