Маленькие руки усердно ощипывали побеги чая — два листка с почкой, два листка с почкой…
— Ровней обрывайте верхушки кустов, — подтвердил Рэджи, чтобы проявить свою власть. Он уже с минуту обдумывал, как ему заговорить с какой-нибудь из женщин.
Женщины, согнувшись, усердно обирали кусты, они дрожали от страха, и мысли путались у них в голове.
— Они хорошо справляются с работой, — решил про себя Рэджи, не подозревая, что нагнал на работниц страх. Он относился к ним снисходительно, ему хотелось перейти с ними на дружеский тон, чтобы они почувствовали к нему доверие, — это подготовило бы почву для сближения с одной из них, к чему он давно уже стремился.
— Сколько корзин отнесли на фабрику? — спросил он, чувствуя, как в нем поднимается горячая волна желания, которое томило его еще в седле. Ему хотелось подольше побыть в этой знойной атмосфере, кружившей ему голову, хотя Тайпу уже рыла землю и грызла удила, точно напоминая хозяину, что им уже пора на чайную фабрику.
— Двести десять, хузур, — отвечал сардар, — да и еще порядком наберем.
— Постой-ка, — бормотал Рэджи, подсчитывая в уме и не обращая внимания на своего собеседника, — это выходит по пятьсот фунтов с акра… — увидев женщину гуркху, с приплюснутым носом, светлой кожей и нежным цветом лица, работавшую в конце ряда, он спросил:
— Это твоя жена, Неоджи?
— Да, хузур, — ответил сардар.
— Гм, — промычал Рэджи, не зная, что сказать, и улыбнулся, словно поздравляя Неоджи, счастливого обладателя такого сокровища. Ему хотелось бы знать, какое впечатление произвел его вопрос на сардара, но тот отвернулся. Рэджи мог разглядывать сколько угодно хорошо сложенную женскую фигурку, грациозно склонявшуюся над кустами; руки женщины быстро обрывали с веток белые, словно восковые цветки, молодые листья и побеги и бросали их через плечо в длинную корзину, подвешенную за спиной на ленте, обвязанной вокруг головы. Она стояла согнувшись, и он с бесстыдной настойчивостью рассматривал ее со спины. Но вот он услыхал поблизости шепот и быстро оглянулся.
— Леила, почему это сахиб не уезжает? Неужели он будет следить за нами целый день? — встревоженно шепнула Саджани дочери; они работали бок о бок недалеко от места, где остановился Рэджи. — Как я его боюсь! Это тот самый сахиб, который вчера заходил в нашу хижину.
— Какая ты глупая, мама, — сказала Леила, которую тоже напугало такое близкое соседство с белым человеком — Рэджи находился почти рядом с ними. — Смотри, как ты обрываешь, — добавила она, — ты еще совсем не научилась. Нужно обрывать сразу два листка с почкой, два листка с почкой.
— Говорят, что чай приходится собирать девять месяцев в году, — сказала Саджани, думая о чем-то своем. — Целых девять месяцев!
— Эй, вы там, обрывайте! Обрывайте без болтовни! — закричал Неоджи, чтобы показать свое усердие сахибу, в присутствии которого он и сам испытывал смущение и беспокойство.
Рэджи опять повернулся к сардару и заметил, что у того лицо, обычно бесстрастное, горело багровым румянцем.
— Салаам, Неоджи, — обронил он, разбирая поводья, и тронул Тайпу. Кобыла поскакала по тропинке, сопровождаемая проклятиями, которые посылал ей вслед Неоджи. Но Рэджи был так поражен красотой жены сардара, что ему было не до ее мужа. Солнце пропекало насквозь его пробковый шлем, и при воспоминании о ее лице у самого Рэджи прихлынула к лицу кровь, словно ее гнала вспыхнувшая страсть. Но мало-помалу его успокоил размеренный ритм езды и безмолвие, царившее на плантации, и мысли его приняли другое направление.
Этот Крофт-Кук здорово надоедает, то и дело напоминая, что на плантации необходимо поддерживать престиж белого человека. Вечно долбит одно и то же: «Дисциплина, мой мальчик, дисциплина! Мы должны поддерживать дисциплину!» Вот будет славно, когда этот лысый старый черт уберется наконец в отставку, сердито подумал Рэджи. Экий скряга! Просидел на этой плантации целых двадцать пять лет, уж, наверно, потихоньку скопил кругленький капиталец, а не хочет уходить.
Пока лошадь скакала коротким галопом по неровной дороге, Рэджи перебирал в уме все свои обиды и вспоминал, как он восхищался стариком первое время по приезде. Бура-сахиб был тогда, что называется, на высоте и на первых порах просто очаровал его. Но когда Рэджи привык и освоился на новом месте, он начал испытывать раздражение и досаду, иной раз его подмывало поддать ногой стол во время обеда и обругать своего начальника, который считал каждый съеденный кусок и приказывал слуге поскорее убирать со стола, хотя бы завтрак был не окончен. А по вечерам, отдыхая от работы, Крофт-Кук до того надоедал Рэджи всякими наставлениями, что тот едва мог сдерживать свое раздражение. Но у старика бывали приступы малярии, и тогда Рэджи становилось его жалко; после них Крофт-Кук слабел и у него был скверный вид. К тому же Рэджи отлично знал, что у бедняги нет никаких радостей в жизни. «Эта старая корова — жена — не слишком-то его утешает», — с усмешкой подумал Рэджи. Заместитель управляющего и миссис Крофт-Кук не терпели друг друга. Рэджи отлично знал: этой ханже не правится его приверженность к виски, и она открыто говорила, что боится его общества для своей дочери. Мерзкая старая карга! Сама так и лезет к Хитчкоку, как только его увидит; все в клубе над ней потешаются. Хитчкок рассказывал, что Крофт-Кук как-то раз предложил ему поменяться должностью с Хантом. «Это все ее проделки! — с возмущением подумал Рэджи. — А старик не только терпит все это, а просто сводничает. Он окончательно выдохся, из него песок сыплется; ему пора убираться отсюда».