«Упрочить свое положение и восстановить к себе уважение я мог бы только женитьбой», — думал Рэджи. Следовало бы съездить в отпуск и вернуться почтенным женатым человеком. Но тут возникала денежная сторона дела: он получал всего четыреста пятьдесят фунтов в год, а чтобы содержать жену, надо зарабатывать, по крайней мере шестьсот.
То ли дело на гражданской службе, в полиции или в армии — там получаешь деньги на семью, отдельно — на содержание лошади да еще за отдаленность. Его боссы из чайной компании в Глазго были скряги, копеечники, не лучше любого лавочника: добиться чего-либо могли только акционеры, вроде Крофт-Кука или Мэкра.
Ну что бы стоило моему отцу купить несколько паев на мою долю! Однако этот старый боров не истратит на меня ни пенса, пока жива эта шлюха — моя мачеха.
Рэджи не мог забыть, как бессердечно обходилась с ним в детстве эта женщина: она даже на праздники оставляла его в пансионе, чтобы он, чего доброго, не сблизился чересчур со своим отцом. Его одиночество мало разнообразили поездки в Лондон к матери: та занималась живописью и жила на тридцать шиллингов в неделю, которые выплачивал ей отец. И от этих поездок тоже остался тяжелый осадок: мать его то и дело меняла любовников. К тому же у нее была страсть подбирать всюду этих ублюдков-коммунистов, рассуждавших о фашизме и войне. Ему хотелось в те годы сблизиться с девушкой, поделиться с кем-нибудь своими мыслями и переживаниями, но все это осталось мечтой. В Тоунбридже знали в лицо каждого школьника и пойти с кем-нибудь погулять за город было нельзя, хотя он и рискнул как-то совершить с Оливией прогулку в Чельмсфордской роще. Его за что-то возненавидела квартирная хозяйка и живо бы донесла на него воспитателю, если бы что заметила, а в Кэмберлее воспитанников держали в большой строгости.
В свое время он радовался возможности покинуть Англию, но Индию он не взлюбил с момента прибытия, едва высадившись в Мадрасе, где квартировал его лондонский полк. Помнится, по дороге в форт св. Георга его такси на минуту задержалось перед индийской харчевней; там расположились полуголые темнокожие люди в одних набедренных повязках, с невиданными прическами и священными знаками на лбу. Они с невозможным чавканьем ели какую-то густую кашицу, обмакивая в ней каждую пригоршню риса, которую всей пятерней отправляли в рот. Его мутило от одного вида этих людей, грязных, неопрятных и взъерошенных; особенное отвращение в нем вызвал один слепой, который приставал к нему с предложением каких-то услуг, бормоча что-то на непонятном языке. У этих дикарей нет никакой выдержки, решил Рэджи. Вопят, кричат, поднимают возню и хоть кого сведут с ума своими истерическими жалобами, просьбами и сетованиями. Впрочем, все азиаты на один лад — в этом он убедился еще в Порт-Саиде: его там окружила крикливая толпа — кто нагло тащил его к себе в лавчонку, кто с пеной у рта торговался из-за каждого пенса, пытаясь обмануть на каждой сигаретке или подсунуть порнографические открытки. За свое пребывание в Индии Рэджи вынес впечатление, что тут нужно знать только одну фразу — «к черту!», чтобы к тебе не лезли со всех сторон тысячи грязных лап.
Этот первый день в Индии особенно запомнился. Вечером за обедом в офицерском собрании было не до новичка — все были заняты приемом в честь командующего. После первого тоста за здоровье его величества короля Рэджи, совершенно одинокий в этом незнакомом обществе, отправился купаться в бухту, чтобы хоть немного освежиться после непривычной духоты.
— Эти новенькие молодчики что-то чересчур развязно себя держат, — заметил полковник, когда Рэджи вернулся в гостиную, не испытав никакого облегчения от купанья в подернутой нефтью воде залива.
Рэджи тогда же подумал, что не миновать ему терпеть неприятности от этого офицера.
Предчувствие его не обмануло: шесть месяцев спустя этот же полковник уволил его из армии в Ноушере, на северо-западной границе, за неподчинение, после ссоры с одним индийским офицером.