Речник встал и понёс первую канистру в трюм.
Руки его чуть дрожали.
- Мне страшно, Никон, - сказал Речник.
Они сидели на мостках и пили разбавленный спирт, зажёвывая крошевом сухарей, оставшихся в рундуке субмарины.
- Поцему, Марк? - спросил Настырник и обратил к другу глаза, полные серебристого света.
- Ты скоро уйдёшь, - ответил Речник, и запрокинул голову, вливая в глотку горчащий, отдающий сосновой стружкой спирт, чтобы не встречаться с ним взглядом.
- И цто? - спросил Настырник. - Мы зе узе это проходили, верно?
Речник содрогнулся.
- И всё равно мне страшно.
Он налил в металлическую кружку ещё и рывком влил, запрокинув голову, спирт в глотку.
- Сильно потрепали? - спросил Настырник.
- Страшно было, - согласился Речник и засунул в рот щепоть крошки сухаря.
- Ты вызыл, - сказал Настырник. - Погоди, сделай перерыв, а то отрубисься.
- А что бы и нет? - прожевавший крошки Речник поглядел на собутыльника и сам же ответил. - Да, легче не станет.
- Я помню, - сказал Настырник, глядя на желтоватые днём и наливающиеся кровью сейчас волны, - как тасили сквозь строй. Клыки, когти, раскалённая цесуя. Вонь. Серная.
Он глотнул из кружки. С тяжёлым сопением втянул в себя воздух, всхлипнул, сглотнул.
Зачерпнул воды из стоящего рядом ведёрка.
- Белый тянул вверх, - продолжил он, хлебнув воды из кружки. - И вот мы здесь.
- Угу, - сказал Речник, глядя на реку, - мы здесь. Не понять где.
- И цто? - сказал Настырник и снова шмыгнул носом. - Зывы зе.
- Кто сказал?
- Ну, у мёртвых синяки не болят, - сказал Настырник.
Речник помолчал.
- Прости, Никон, - сказал он.
- Это ты меня прости, - сказал Настырник. - Давай так - мёртвые не пьянеют. От водки хотя бы.
- Это да, - кивнул Речник. - Если мы - это мы, а спирт - это спирт.
- Ох ты з Господи, - удивился Настырник, - да тебя в умствования никак потянуло?
- Угу, - Речник глядел в багровые блики, - и время и место.
- Цусь, - ответил Настырник и налил в кружку водки. - Цто философия такая, цто эзотерика - дрянь это всё. Глупость. В любое время.
- А вдруг? - спросил Речник, наливая себе тоже.
- Не вдруг, - сказал Настырник, отхлёбнул, перекосился, утёр слезу рукавом.
Сунув в рот персть сухарных крошек, он прожевал и продолжил.
- Был у нас один хфилозоф. Прихозу я как-то с адресу, смотрю - сидит, в компьютер пялится, губами севелит, сосредотоценно, только цто конспект не писет. Подосёл я поглядеть, цто это его увлекло так - а там инструкция, как дроцить, цтобы цлен длиньсе вырос. Я аз глаз выронил. Зацем тебе, говорю? Ты з молодой ессе, девки з и так дают?
Ницо ты не понимаес, говорит, это з целое искусство, цтобы телку ублазыть.
Нахрена тебе, говорю? Меряться, цто ли? Зацем? Сопит. Луцсим, говорит, хоцу быть.
Настырник бросил взгляд на Речника, грустно улыбнулся.
- Я аз сел от таких мецтаний. Аз слова на язык не идут. Посидел, плюнул. Посёл цай пить.
Он снова хлебнул. Взял персть сухарей.
- И что? - спросил Речник, подождав, пока собеседник прожуёт.
- А ницего, - ответил смаргивающий слезу Настырник, - церез два месяца дали ему по баске. Муз домой вернулся, а он себе цемпионство в его койке зарабатывает. По гребле.
Он грустно хмыкнул. Поморгал.
- Пробил муз ему боску. Цмт. И все. Писец цемпионству. Говорить не мозет, ходить не мозет. Овось. Зрать и срать под себя только и мог.
Зачерпнул воды, выпил.
- Музыку, цто ему цереп проломил, пятерку впаяли. Этого в богадельню законопатили. Мы потом, церез полгода, посли к нему в гости. Приходим. Сидит, слюни пускает, всю грудь залил, глаза не фокусирует, мыцит.
Речник смотрел на Настрника.
- И дроцит, дроцит. Яростно. Самозабвенно. - сказал тот. - Так цто отдали мы цто принесли санитарке и посли восвояси.
Он помолчал.
- Вот зацем им это, а? Ухватятся - и невазно цто в руках. Хоть инструкция по гребле, хоть мотоцикл дикий, хоть деньги, хоть управление снами. Цисто дети с гранатометом. Опа, - показал он пальцем с пустоту, - бензоколонка вдрызг, погляди, опа, стену обвалило, опа, - взмахнул он руками, и Речник вздрогнул, когда холодные капли из кружки упали ему на щёку - под ноги упустили, не управились…
- К чему это ты? - спросил Речник, когда пауза затянулась так, что стало ясно - больше Настырнику сказать нечего.
- К тому, цто каздый из нас - он целовек, дуса, разум. А не всякие там посторонние философствования-эзотерики. Дуса не мысца, гантелей не накацаесь.
- А если душа дохленькая, тогда что? - спросил Речник. - Как быть тогда?
- А тогда, - ответил Настрыник, - сидеть нам на мостках, смотреть в тёмное небо и здать Луну.
Он поглядел в сгущающуюся тьму.
- Сейцас как раз появится.