«Для рабочих и служащих рабочее время… сокращено до семи-шести часов в день. Но это не предел… Если учесть к тому же освобождение значительной части времени от хозяйственных забот, то семья получит больше возможностей для воспитания детей.
Да и вряд ли столь уж необходимо, чтобы дети воспитывались только в общественных учреждениях. Семья обладает для этого широкими возможностями. В любви детей к родителям как естественном ответном чувстве на родительскую любовь воспитывается их любовь к родине…
…А насколько обездоленными были бы дети, — негодует Колбановский, — если бы они питались лишь скудными «витаминами любви», не отдавая ничего взамен!»
Он заканчивает статью уверениями, что общественное воспитание имеет решающее значение в советской жизни.
«Но это вовсе не означает отстранения семьи от воспитания детей… Партия никогда не считала возможным заменить семейное воспитание общественным».
Те же взгляды высказали многие советские педагоги и социологи, включая А.Харчева, Н.Соловьева А.Левшина. Особенно убедительные доводы в пользу семейного воспитания были приведены в работах социолога А. Харчева. Он подчеркнул своеобразную, неповторимую роль родителей в эмоциональной жизни pебёнка и привел результаты советских исследований. Они показали, что воспитательные учреждения, несмотря на материальное обеспечение, прекрасный уход и лучшие, чем у многих детей дома, бытовые условия, не могут заменить «интеллектуального и психологического воздействия» семьи.
«В силу глубокой специфичности, неповторимости воздействия семьи на ребенка она представляет собой обязательный фактор нормального воспитания. Дети, воспитывающиеся без ее участия, в гораздо большей мере подвержены опасности одностороннего или запоздалого развития, чем те, которые являются членами семейных коллективов» [13].
В прессе появились статьи, выражающие, с одной стороны, заинтересованность людей в школах-интернатах с другой стороны, некоторое замешательство. Пример тому — статья в «Правде», написанная корреспондентом Е. Кононенко [14]. Она зашла во двор московского интерната и под окнами увидела молодую женщину. Выяснилось, что та не успела навестить сына в приемные часы и теперь надеялась увидеть его в окне или по крайней мере услышать его голос. Этот случай обеспокоил Е. Кононенко:
«Но вот я вновь возвращаюсь к думе о той матери, которая стояла под окнами школы-интерната. Не выходит она у меня из головы. Это не плохой интернат. И все-таки затосковало материнское сердце. Можно ли обвинять это сердце в сентиментальности? Да нет же. Уж так устроен человек, особенно мать, — хочется погреть лаской родное дитя, да и самой погреться возле него».
Подобные чувства свойственны не только матери. Н.Соловьев в статье «Семья в советском обществе» [15] цитирует фабричного рабочего:
«В круглосуточных яслях у нас большая нужда… но то, что мой ребенок отвыкает от меня, так неприятно, что и передать трудно. Зову его: «Саша, сынок!» А он бежит от меня. Нет! Хотя бы час-два в день я должен проводить с сыном. Иначе нельзя, иначе я не могу».
Но в советском обществе (как и в нашем) ни мнения специалистов-педагогов, ни протесты родителей нельзя рассматривать как решающие факторы социальных изменений. Ибо существуют объективные причины, о которых мы уже говорили: уравнение числа мужчин и женщин, высвобождение времени в результате сокращения рабочего дня и прежде всего удовлетворение потребности людей в жилой площади. Если наши выводы правильны, то перемены эти должны вызвать укрепление роли семьи в воспитании детей и прежде всего упрочение положения отца в противовес матери с ее чрезмерной опекой ребенка и дисциплинарными методами, «ориентированными на любовь». Русские отцы не слишком уж разнятся от отцов Америки, Германии и Англии, поэтому в отличие от своих жен они будут прибегать к прямым дисциплинарным мерам, а не к наказанию нарочитой холодностью. Тем самым они будут развивать в ребенке независимость и чувство ответственности.
Нельзя, однако, не отметить, что поведение русских матерей тоже претерпело изменения. Автор нередко наблюдал за молодыми женщинами с детьми, и ему бросился в глаза контраст между образом их действий и традиционной моделью. Приведу такой случай.
…Через несколько минут самолет вылетал из Ташкента в Алма-Ату. Войдя в салон, я увидел мать с маленьким ребенком. Место рядом с ними пустовало, и я сел. Девочке было примерно месяцев шесть. Меня поразило, как мать ее держит — верхняя часть тельца девочки не касалась женщины. А дальше произошло нечто удивительное. Как только мы начали беседовать, ребенок раскапризничался. Мать, не глядя на девочку, сунула ей в рот шоколадку и продолжала свой рассказ. И она, и муж — студенты, учатся в Ташкентском университете. Она химик, он математик. Девчушка опять захныкала, но женщина не заговорила с ней и даже не прижала к себе. Я с трудом подавлял желание взять ребенка на руки. Каждый раз, когда девочка принималась хныкать, ей в рот запихивали шоколадку. Вскоре лицо, руки, платьице девчушки стали коричневыми. Мать и на это не реагировала.