Итак, его посетил сам Вильям Морленд, американский миллионер. А он сам так бесцеремонно обошелся с ним вчера! Но что могло побудить этого господина явиться к нему, назвав лишь имя, а не фамилию, и упорно сохраняя инкогнито?
Сперва Зигварт увидел в инциденте только комическую сторону, но потом стал досадовать, находя его глупым. Вот уже год, как он сидит в этой глуши и сердится на судьбу, не дающую ему выйти из тяжелого положения, этот человек, отыскавший его в этой глуши, держит в своих руках тысячи нитей, благодаря которым можно вернуться в мир, в жизнь, — и что же? Зигварт сам выпроводил его за дверь, наговорив кучу грубостей! Он, конечно, уже не вернется.
— Да, это была величайшая глупость, — проговорил сам себе молодой человек, — увы! Не первая и, вероятно, не последняя. Но, в сущности, я прав. Если кто-нибудь посмеет в моем доме поносить мое отечество, то опять будет немедленно выставлен за дверь, будь он хоть десять раз миллионером!
И, упрямо тряхнув головой, он повернул на дорогу в Эберсгофен.
Между тем гости подъехали к крыльцу, где были встречены молодой четой. Их пригласили в гостиную, поболтать до обеда. Вдруг Морленд обратился к своему зятю:
— Был у вас сейчас архитектор Зигварт?
— Да, он был у моего отца. Вы с ним знакомы? Наверно, встречались в Берлине?
— Нет, я видел его вчера в Эберсгофене.
— Ты там останавливался, папа? — спросила Алиса. — Мы были поражены, что ты так внезапно приехал, даже не приказав выслать экипаж прямо на станцию.
— У меня были на это свои причины, — последовал лаконичный ответ.
— Архитектор Зигварт? — переспросил Берндт, — разве он теперь в Эберсгофене? Впрочем, ему нельзя было оставаться в Берлине.
— Нельзя? Почему? — с удивлением спросил Бертольд.
— Может быть, мне следовало бы промолчать, но так как этот Зигварт имеет, по-видимому, отношение к Равенсбергу, то будет, пожалуй, лучше сказать вам всю правду. Подобные типы охотно заводят знакомства со знатными домами, чтобы впоследствии извлечь из этого выгоду. Случилась неприятная история. Вы ведь видели мою новую виллу в Берлине?
— Разумеется! Архитектор Гунтрам создал настоящее произведение искусства.
— Да, я того же мнения, да и весь Берлин также. Но Зигварт заявил претензию на проект виллы как на свою собственность.
— Зигварт? — воскликнул Бертольд. — Но, мне известно, он ученик Гунтрама.
— Совершенно верно! Он уверял, что, закончив этот проект и уезжая в Италию, оставил его среди других чертежей у своего учителя. Надо иметь большую смелость, чтобы, будучи молодым никому неизвестным и ничем себя не зарекомендовавшим человеком, обвинить в подобном выдающегося архитектора. А Зигварт именно это и сделал.
— Это невозможно! — воскликнул Бертольд. — Что же ответил на это Гунтрам?
— Он отнесся к делу слишком мягко — посмеялся и сказал, что от человека в его положении нельзя ожидать, чтобы он серьезно отнесся к подобному обвинению. Зигварт всегда отличался эксцентричностью. Возможно, что и у него был составлен подобный проект, и на этом основании он выдумал всю эту историю. Это просто какая-то мания величия. Я смотрю на это дело как на вымогательство, которое надо пресечь самым жестким образом, но Гунтрама никак нельзя было заставить сделать это.
— Шантаж в отношении своего учителя!.. Это отвратительно! — в голосе Алисы прозвучало глубочайшее отвращение.
Ее отец, не проронивший до сих пор ни слова, обратился к зятю и сухо спросил:
— Ты, разумеется, на стороне Гунтрама, потому что уже давно знаком с ним?
— Но, Вильям, тут и речи не может быть о том, чтобы быть на чьей-либо стороне, — вмешалась госпожа Берндт. — Всякая попытка отнестись к этому делу серьезно была бы оскорблением для Гунтрама. Ты ведь знаешь, какое положение занимает он в Берлине. Чего он только там не построил!
— Да, даже слишком много, когда-то он был в большой моде, но это уже давно прошло. Ваша вилла — гениальное произведение, но совершенно не в его стиле, потому что все, что он создавал до сих пор, — дешевка.
— Эта история кажется мне совершенно невозможной! — воскликнул сильно взволнованный Бертольд. — Зигварт! Да ведь я знаю его с самого детства! Он и подобное обвинение просто несовместимы.
— Мне известны все подробности от самого Гунтрама. следовательно, из самого достоверного источника, — возразил Берндт. — Он еще пощадил молодого человека, огласив дело лишь в узком кругу, где, разумеется, все отшатнулись от юного архитектора, и ему оставалось только уехать из Берлина.
Появление старого графа положило конец разговору. Он приветствовал родственников своего сына с обычной элегантной вежливостью, но на этот раз в ней замечалась некоторая сдержанность. За обедом все по какому-то молчаливому согласию избегали затрагивать тему, которая явно вызывала общее раздражение.