— Да, мы были друзьями, и я знаю, что он часто бывал в «Совином гнезде», — ответил Зигварт отвернувшись.
— Он влюбился в мою баронессочку, — продолжал между тем Гофштетер, — и по всем правилам обручился с ней. Поручик собирался поговорить об этом со своим отцом, а потом и с нашим старым барином. Это было всего за два дня до смерти господина барона, а на следующий день я вдруг вижу — баронессочка в горьких слезах. Она получила письмо из Графенау. Там было ясно написано, что господин поручик не имеет права жениться, возвращает невесте ее слово и уезжает с отцом, так как в его жизни случилась страшная катастрофа, уничтожающая все его надежды, все его будущее. Дальше он просил баронессочку забыть его, прощался с ней навсегда и так далее… ну, что всегда говорится в таких случаях. Что же мне теперь прикажете делать?
Зигварт молчал. Он не знал о любви Адальберта к Траудль, да и не относился к ней как к взрослой. Значит, его бедному другу пришлось перенести еще и это горе!
— Слава Богу, что мой старый барин уже ничего не мог узнать об этой истории, — продолжал Гофштетер, — жизнь в нем уже едва-едва теплилась, а на следующее утро он заснул навсегда. Поднялись суета и возня. Приехал граф Равенсберг со своим сыном, начались хлопоты с похоронами, а баронессу Траудль увезли в Равенсберг. Я лишь теперь пришел в себя и вот хочу спросить у вас по чести и совести, ведь вы давно знаете поручика: кто он — негодяй или нет?
— Нет, Адальберт не негодяй, — серьезно возразил Герман. — Он написал правду, я знаю, что в его жизни случилось действительно нечто тяжелое, но он в этом не виноват.
— Я тоже не мог себе представить, чтобы он разыгрывал комедию. А теперь расскажите мне, что, собственно, случилось.
— Я не имею права рассказывать, если Адальберт сам умалчивает о случившемся. Он сам еще не знает, чем все кончится, необходимо переждать некоторое время. Теперь ему ничего не оставалось как отступить, и я на его месте сделал бы то же самое.
— Черт возьми! — сердито крикнул Гофштетер. — Господин поручик просто-напросто исчезает, а моя баронессочка выплакала с горя глаза и уже поговаривает о смерти. Этого я не могу допустить! Вы должны все сказать мне!
Он грозно подступил к архитектору, но в эту минуту открылась дверь, и кто-то вошел. Лесничий обернулся и мгновенно вытянулся в струнку, так как питал безграничное уважение к Равенсбергам. Герман очень удивился, граф часто звал его к себе, но впервые сам навестил своего воспитанника.
— А, Гофштетер! — приветливо сказал граф. — Вы, верно, пришли поделиться своим горем? Я знаю, что смерть вашего барина сильно огорчила вас, но нам всем приходится мириться с неизбежным.
Лесничий провел рукой по глазам, продолжая стоять навытяжку. Приход Равенсберга был для него очень некстати, так как он не мог теперь добиться желаемого разъяснения. Он не смел мешать господам и вынужден был немедленно удалиться.
— Я уже давно хотел побывать у тебя и посмотреть, как ты устроился, — заговорил Равенсберг. — Герман, почему ты в свое время не возражал на мои упреки? Почему я должен был узнать от посторонних, что именно заставило тебя вернуться в Эберсгофен? Вся эта история с Гунтрамом была невероятна!
— Вот потому-то я и не старался убедить вас, — серьезно сказал архитектор. — Мистер Морленд обещал мне доказать в Равенсбесге мою невиновность.
— И сделал это в совершенстве. Но для меня-то в этом не было ни малейшей необходимости. Я находил подобное обвинение только смешным. Но почему ты тогда же не обратился прямо ко мне? Я живо расправился бы с Гунтрамом и отстоял бы твои права. А ты боролся целые месяцы, позволил выгнать себя из Берлина, не говоря мне ни единого слова. Это величайшая глупость.
Зигварт не защищался, так как в этих словах была большая доля правды. Если бы он тогда же обратился за защитой к своему высокому «покровителю» и тот открыто стал бы на его сторону, дело, вероятно, приняло бы совершенно другой оборот. Однако он не мог сделать этого из-за какого-то предчувствия, мешавшего ему о чем бы то ни было просить графа.
— Но теперь с этим покончено, — продолжал граф. — После той сцены в Графенау Гунтрам, вероятно, не отважится настаивать на своем обмане, а ты, конечно, откажешься от своего безумного плана отправиться в Америку. Ничего путного из этого не выйдет. Я вполне понимаю тех, кто хочет заручиться трудом такого человека, как ты, но талантливые нужны и здесь, и ты останешься!
Эти слова были произнесены властно и сердито. Равенсберг был, очевидно, оскорблен тем, что его воспитанник доверился чужому человеку и обсуждал с ним свое будущее. Но резкий и повелительный тон графа вызвал протест со стороны Зигварта.