Герман мрачно опустил глаза, а потом твердо и решительно ответил:
— Меня зовут Германом Зигвартом, я сам прославил это имя и прошу вас не касаться остального.
— Как хотите. Я только хочу спросить вас. Вы тогда отказались объяснить причину смерти графа, а между тем вы один были с ним в его последний час. Эта смерть не была случайной?
— Нет, он знал, что будет убит, и просил меня быть в решительный час в охотничьем доме. И я был там.
— И он… — Алиса, казалось, подыскивала выражения, — умер, ненавидя меня?
— Ненавидя? Видели ли вы когда-нибудь, графиня, как умирает человек? С приближением смерти человеческие страсти смолкают. А здесь смерть была безболезненной. Все, что умирающий думал и чувствовал, — была любовь ко мне, которую он не имел права доказать при жизни. В последнюю минуту он еще взглянул на меня открытым, светлым взглядом, положил голову мне на грудь и тихо уснул.
Зигварт замолчал. Алиса не шевелилась, а только машинально разжала руку, в которой держала цветы, и они медленно скатились ей на платье, а потом на землю.
— Благодарю вас, — еле слышно проговорила она. — Вы были в Равенсберге во время катастрофы, вы предчувствовали ее исход?
— Я боялся его, видя настроение графа. Он ведь уже стоял на пороге старости, а в эти годы трудно начинать новую жизнь, если старая рушится. Ему предлагали такую же участь, какая выпала на долю его старого друга, барона Гельфенштейна. На это он не хотел и не мог согласиться, я бы тоже не согласился.
— Он глубоко оскорбил моего отца, — прервала Алиса. — Во время их последнего свидания были произнесены слова, которые невозможно простить, отец, всем обязанный исключительно себе и своей энергии, не мог позволить этого человеку, вся заслуга которого в его происхождении.
— И потому он отомстил этому человеку, — докончил Зигварт. — Я ни минуты не сомневался в том, что мистер Морленд продиктовал свои условия, на него падает и вся ответственность.
— Нет, потому что я дала на это свое согласие, я могла помешать отцу, но не сделала этого. Не снимайте с меня вины, я знаю, что виновата.
Алиса говорила спокойно, казалось, без малейшего волнения. Герман долго и мрачно смотрел на ее бледное, неподвижное лицо. Когда-то ожесточение и горе заставили его произнести жестокие слова, что, если они были несправедливы? Ведь она до сих пор не могла примириться с трагедией, это было ясно.
— Все это старые, грустные воспоминания, — сказала она своим обычным тоном. — Трудно не касаться прошлого, хотя это совершенно излишне. Вам, мистер Зигварт, оно, бесспорно, дало многое, вы шли от успеха к успеху, всегда сознательно стремились к намеченной цели прямой и верной дорогой, которая привела вас к счастью.
— Это верно, если труд и успех вы называете счастьем. Мистер Морленд тоже достиг того, в чем видел цель жизни. Власть, дающаяся богатством, — в его руках. Во всяком случае, есть что-то величественное в возможности быть полновластным повелителем людей и событий на таком обширном поприще.
Алиса, пожав плечами, продолжала с легким оттенком презрения:
— Мой отец не особенно дорожит людьми и не нуждается в них. Он нуждается только в силах, которые может использовать, и в сотрудниках для выполнения своих замыслов. Это вполне его удовлетворяет. Он весь ушел в свое дело.
— А вы счастливы, графиня? — неожиданно произнес Зигварт.
— Я богата, а у нас это высшее счастье. Вы слышали старинное предание, о царе Мидасе. Все, к чему прикасается мои отец, тоже превращается в холодное золото, и все, что приближается ко мне, даже люди с их любовью и ненавистью — все также застывает, каменеет. Все ищут только моего богатства, только к нему простирают руки. Я часто чувствую на себе проклятие, связанное с богатством.
Опять наступило продолжительное молчание. Среди окружавшей их тишины снова раздался и стих шум потока. Наконец Зигварт тихо произнес:
— Алиса!
Отзвук прошлого, того прощального часа, когда это имя было произнесено им в первый и последний раз! Но теперь оно не нашло отклика.
— Алиса! Я любил вас.
Она улыбнулась, но ее лицо сохранило прежнее суровое выражение.
— Да, вы сказали мне это, расставаясь со мной, чтобы я не стала «несчастьем всей нашей жизни». Вы были правы, Герман. Мы с вами принадлежим к различным мирам и никогда не могли бы сойтись. Вы не хотели даже попытаться найти счастье с преуспевающей женщиной, которая не могла любить и чувствовать как все люди. Может быть, в то время я еще могла бы научиться этому, но вы спасли свою свободу, будущее и боялись рисковать ими, вступая в борьбу с женщиной, которую любили. Вначале нам, конечно, пришлось бы вступить в борьбу.