— Ты так и не сказал, как мы весь этот груз выносить отсюда будем? И кто нас выведет, если «фримены» в расход пойдут? Или одного оставим?
— Скажу. Только больше никому ни звука. Когда к озеру выйдем, Хук попытается Паленого в клан покойничков определить. Мы Паленого спасем, и когда придет время с фрименами посчитаться, Паленого тоже не тронем. Перенесем с Паленым груз подальше от озера, в несколько заходов. Сделаем схрон. И домой. А уж выносить за Периметр кто-нибудь другой будет. За работу получим в пять раз больше против обещанного.
— Ого! — повеселел третий. — Вот это дело!
— Ты обещал, Хук — мой! — заметно оживился первый. — А с Паленым потом что?
— Да на кой ляд эта гнида потом нужна будет? — удивился Коготь. — Перо в печень да головой в «плешь».
Буль не понимал из разговора ни слова, но общий угрожающий тон собеседников не оставлял никаких сомнений в том, что к озеру вновь пожаловали незваные гости. И намерения у этих гостей вряд ли были добрыми. Стрелять по неизвестному и всего лишь вероятному противнику было бессмысленно, поэтому Буль осторожно повернулся, чтобы тихо уйти. И обнаружил, что прямо к нему направляется незнакомец в длинном сером плаще, грязных сапогах и засаленной кепке. Главной же деталью в костюме небритого мужчины являлся, несомненно, автомат, ствол которого смотрел Булю в живот. До незнакомца было шагов двадцать, но Буль буквально спиной ощутил, что бежать бесполезно: на такой дистанции стрелок чувствовал себя достаточно уверенно, чтобы не подавая никаких команд просто идти, угрожая оружием.
Но бегство Буль не считал единственно возможным вариантом поведения, поэтому, когда до небритого незнакомца оставалось шагов десять, он грозно нахмурил кустистые брови и рявкнул, как на плацу:
— А ну стоять! Кто такой? Куда прешь по охраняемой территории?
Незнакомец явно опешил и остановился в нерешительности. Голоса за елками смолкли и через несколько секунд три человека с автоматами наперевес, присоединились к хозяину плаща.
— Так, все четверо, шагом марш отсюда! — скомандовал Буль. — А то с караульным взводом дело иметь будете! Даю тридцать секунд.
И резко развернувшись на месте, уверенно зашагал туда, где отчетливо ощущал редкую пульсацию «трамплина». Главное уйти за аномалию, пока эти четверо не пришли в себя, а там…
— Погоди, Крот, не спеши, — насмешливо сказали сзади, одновременно лязгая затворной рамой. — Ты ведь Крот, верно? Никого другого здесь быть просто не может. А раз ты Крот, то у нас к тебе есть небольшое дельце. И пусть теперь Хук попробует сказать, что это не тот самый добрый знак, которого мы ждали. Вот повезло, так повезло.
16
Когда большой и старый «трамплин», отправляющий ежесекундно в небо не меньше тонны воды, остался позади, Штык разрешил Хомяку взять весло и немного погрести. С двумя гребцами легкая лодочка пошла значительно быстрее. Раны еще немного беспокоили немолодого «рядового», но в целом оставалось только удивляться, как после двух пулевых ранений Хомяк выдержал безжалостную тряску, пока его тащили к озеру, приличную кровопотерю во время извлечения пуль и отсутствие каких бы то ни было медикаментов.
По словам Крота, главная причина такой живучести заключалась в том, что будучи дисаром, Хомяк не был обременен иррациональными страхами и переживаниями. А когда голова не «нагружает» организм «своими» проблемами, ресурс выживания у человека гораздо больше, чем это принято считать. Впрочем, несколько странного вида камней, приложенные к животу и голове раненого, черный смолистый порошок, высыпанный на раны, и травяное питье, ежедневно настаиваемое Кротом, вероятно, сыграли не менее важную роль. Но сам Крот об этом говорить не захотел, заявив, что по сравнению с влиянием дисаризма, это все ерунда.
— Странное у меня появилось чувство, — внезапно сказал Хомяк, опуская весло и поворачиваясь к Штыку. — Я удивлен тому, что у нас сложилось прокатиться до горы, и очень рад этому. А ведь утром мне совершенно не хотелось никуда двигаться с места. И даже полчаса назад. А сейчас — радуюсь и удивляюсь. С чего бы это?
— Да кто вас, дисаров, разберет, — попробовал отшутиться Штык, но уловив осуждающий блеск в глазах Хомяка, сказал уже серьезным тоном: — Ну я-то ведь рад. Значит, моя радость отразилась во мне же и повлияла на тебя.
— А почему я удивлен, что нам удалось поплыть? — не унимался Хомяк. — Я же отчетливо понимаю, что удивляться не с чего.