— Я уже давно не мальчик, — пренебрежительным тоном ответил ей барон. — И у меня сложились кое-какие привычки, убеждения. Решения я принимаю быстро и не приемлю промедления хоть в чем-нибудь. Поэтому, увидев Милену и поняв, что именно эту девушку я хочу видеть своей невестой, решил на ней жениться.
— А если все-таки предположить, что ваше решение слишком уж скоропостижно, и потом вы передумаете? — маменька жеманно повела плечами.
— Вот тот сундук с золотом — он уже ваш. Так что еще нужно? Какое доказательство?
— Ах, простите… — и маменька кокетливо поправила свой воротник, расшитый россыпью жемчужин.
Я с удивлением заметила, что она открыто флиртует.
"Как странно, — думала я, — что никто из них не обмолвился со мной хоть словом. И зачем я вообще тут сижу?"
И словно услышав мои мысли, маменька вдруг всполошилась.
— Так что, Милена, ты согласна выйти замуж за этого достопочтенного господина, барона Экберта де Суарже?
Я все-таки решила выдержать паузу. Демонстративно поднявшись со своего места, я неспешно подошла к одной из корзин с розами, вытащила оттуда душистый цветок и, поднеся его к лицу, сказала:
— Согласна.
И все. Больше ни слова. Но матери и барону, казалось, этого было вполне достаточно.
— Значит, решено, — и мужчина тоже встал со своего места. — Все расходы по организации свадьбы я, разумеется, беру на себя. Я понимаю, графиня Мари, что вы вдова. Примите это как данность — мне так хочется.
— Но почему же вы встали? А завтрак? Сейчас слуги накроют на стол, и мы вместе поедим.
— Спасибо, в этом нет никакой необходимости, я давно сыт, — сухо бросил барон. — К тому же мне пора уезжать, дел по горло.
— Да ну как же… — подскочив с места, маменька зацепилась платьем за корзину, и та опрокинулась, несколько цветов упали к ее ногам. Безжалостно через них переступив, она бросилась в сторону дверей, чтобы позвать прислугу.
Но барон, слегка кивнув головой, обошел ее и, громко стуча сапогами, исчез в темноте коридора.
Подойдя к перилам, я наблюдала, как одетый во все черное мужчина садился в свою богатую карету. Его руки все еще были затянуты в инкрустированные драгоценными камнями перчатки, а на большом пальце отсвечивал огромный обсидиан — камень колдунов и магов, который, как я слышала, особенным образом заряжают при свете луны, чтобы потом использовать его силу по назначению — заглядывать в будущее, снимать порчу и сглаз, защищаться от черного колдовства.
— Да что ж это такое, Милена? — беспомощно заламывая руки, страдала маменька. — Всю ночь не спали, готовились — и так?
— Может, оно и к лучшему, — вздохнула я. — Хоть поедим спокойно, а то меня, знаешь ли, отчего-то пугает этот стремительный взгляд. Кстати, мама, ты заметила, какие необычные у барона зрачки? И как он одет…
— Очень красивые глаза. А его плащ… Эта накидка из дорогой ткани, что чернее ночи, к тому же подшита лиловым шелком — так красиво…
— Но я никогда прежде не видела настолько глубокого взгляда. Он словно какой-то колдун.
— Совсем не удивительно, — пыхнула маменька. — А где же еще ты видела мужчин? Да барон Экберт просто-таки красавец. Высокий, статный, уверенный в себе, таинственный, харизматичный. И какая страстность таиться в его движениях, а какой шлейф умопомрачительных ароматов он за собой оставил…
Хоть я и устала за предыдущую ночь ужасно, но спать мне как-то не хотелось. Позавтракав поистине царскими блюдами, мы с маменькой почти до вечера обговаривали предстоящую свадьбу. Она учила меня, как нужно вести себя с мужем, о чем я должна заботиться прежде всего, чего ни в коем случае нельзя было допускать.
— Самое главное, быть покорной, — расслабив корсет после сытной еды, маменька упала на кушетку и, запрокинув свои изящные ножки на ее спинку, говорила, казалось, сама с собой. — Понимать, какое у мужа настроение, не лезть на рожон. Если тебя что-то не устраивает — не истерить, не плакать, а сделать вид, что ты больна, опечалена. И потом, главное все же родить ребенка. Если ты подаришь барону наследника, многие твои грехи и изъяны как бы спишутся сами собой.
— Какие грехи? Какие изъяны? — удивилась я. Потому что до сих пор была набожной, послушной и непривередливой ни в чем.
— Да мало ли, доченька… Когда ты станешь женщиной и твое тело расцветет, как эти бутоны роз… Все может случиться, свет такой коварный, и тебе никуда не деться от общества всех этих дам и господ, помышляющих только об одном, как бы довести кого-нибудь до греха и, воспользовавшись слабостью, потом же и оклеветать беднягу.