− Николас Патнер, знаешь ли ты, почему Дженна дала это задание с психушкой именно тебе?
— Где-то я уже слышал такое. Чтобы я почистил унитазы? Жалкое подобие мести, если меня все-таки повысят. Прощальный подарок, последний аккорд нашей вражды.
— А кроме шуток?
— Мне было что им рассказать. Вот уже какой сеанс убеждаю своего психотерапевта, что я подумываю уйти вслед за Лейн. Тут много фантазии не надо.
— Я говорил тебе: любой полицейский сгодился бы на роль психически больного. Да что там полицейский. Каждый встречный. Я сам хотел взять это дело. Помнишь, я рассказывал тебе о “птичках”?
Рассел выдержал паузу, словно обдумывал, продолжать ему или нет, а потом опустил уши, окончательно превратился в того мрачного, скрытного Рассела, к которому Николас привык за годы службы:
— Много лет назад я полюбил одну девочку. Мы знали друг друга с детства, имения наших родителей находились неподалеку. Я испытывал к ней ту самую чистую любовь, которая, наверное, бывает лишь раз в жизни. Я приносил для нее цветы, а когда мы выросли — подарил свое сердце. Я думал, что знаю ее. В моей памяти она оставила два самых ярких воспоминания. Первым была наша свадьба, скорее — с какой радостью она ответила “да”, словно ждала моего предложения долгое время. Вторым же, не так много лет спустя — как я лежал на диване, а любовь всей жизни трахалась с моим приятелем за стенкой. Я спал на кухне, в том доме были тонкие стены, я слышал все до мельчайшего звука. Они просто издевались надо мной. Мой служебный пистолет лежал неподалеку. Мне до сих пор страшно думать о том, насколько близок я был к тому, чтобы подняться в спальню и пристрелить их обоих. Называй как хочешь: “преступление на почве ревности”, “помутнение рассудка”. Я помню, как стоял возле двери, придерживая спусковой крючок. Конечно же, я не смог.
Он замолчал, его тонкие пальцы упирались в край скамейки, отделяя от деревянных брусьев щепки, но Рассел этого не замечал. Когда же он поднял глаза, Николас не нашел в них ни сожаления, ни злобы. То был просто спокойный взгляд депоса, давно смирившегося со своим прошлым.
— Месть не то блюдо, которое подают горячим, — продолжил он. — Иногда во снах я вижу их тела, изрешеченные пулями. Во сне я думаю, что так было бы лучше, чем сейчас. Проще убить, чем продолжать улыбаться при встрече, делая вид, что тебе все равно. Я слишком сильно ее любил.
— Я не знал, — сказал Николас.
— Она подарила мне одну хорошую “птичку”. Мне отлично известно, что обо мне говорят в участке. Они терпеть меня не могут из-за того, что я стараюсь остаться в стороне, не лезу в разговоры, не спрашиваю об их проблемах, а взамен не делюсь своими. Они списывают это на мое происхождение. И пускай лучше так, чем знать, что я просто трус, который боится наступить на те же грабли. Что если я еще раз кого-то к себе подпущу, то меня вновь предадут, унизят, растопчут. И буду виноват только я один. Ведь сам подставился под удар. Теперь мне кажется, что я останусь таким навсегда, даже при всем моем желании что-то поменять.
Николас слушал своего напарника, и в тот момент перед его глазами возник кабинет Нила, Рассел, отделенный столом, на кушетке, где положено находиться пациентам “Голоса лесов” — всем, кто впал в депрессию, потерял последнюю надежду, а теперь изливал душу незнакомому депосу, лишь бы тот слушал, а потом не отвернулся от них.
“Черт побери, а Рассел прав, он прекрасно годится для этого задания”, — подумал Николас.
Между ними, третьим собеседником, недолго находилась тишина. Соловый депос прогнал ее первым:
— Я ведь не просто так рассказал тебе все это, Николас. В клинику поехал именно ты — выведать у пациента ценную информацию. Для этого нужно втереться подручному мафии в доверие. И Дженна знает, что какой-то Ероман станет для тебя пустяковой задачей, потому что ты сумел работать с таким, как я.
Он замолчал, края губ приподняла улыбка:
— Я благодарен тебе за это.
Его слова пронизывала искренность, словно он вновь стал тем прежним Расселом, который не замуровал себя в собственных сомнениях и страхах. Николас не знал, что именно вдохновило солового депоса на откровения. Может, тихий шелест листвы, в окружении исполинских деревьев, от которых не было секретов. Теплого солнца, вторгшегося в осень, способного растопить любой лед. Или же Рассел Лэйон своими рассказами просто тянул время, дожидаясь, когда в парке соберется как можно больше публики, чтобы продемонстрировать заключительную часть спектакля.
До того, как Николас оказался в изоляторе, скрученный в смирительную рубашку и вопящий от ужаса, оставалось несколько минут. Очнувшись после тяжелого наркотического сна на следующее утро, Николас начал сомневаться, а происходило ли это на самом деле? Могло ли ему померещиться? Или напарник просто передал ему конверт с деньгами и с привычной холодной миной смотался восвояси, предварительно подставив челюсть под удар. У Николаса многое стерлось из памяти, промелькнув точно в бреду. Но последнюю часть разговора он запомнил отчетливо, она стала его спасением и якорем, когда он распахнул глаза в кромешной тьме замкнутого пространства. Николас положил Расселу руку на плечо и сказал, что тот может ему доверять. Вороной депос пытался представить себя на месте напарника. К нему пришла неоспоримая уверенность, что Лейн никогда бы не предала его. Но мог ли он ошибаться? Ничтожно коротким было время, которое они провели вместе. Ему не удалось до конца узнать ее. Она погибла, оставив после себя только самые прекрасные воспоминания. Многое зависит от того, когда мы уходим, на каком моменте говорим “прощай”. В тот день Николас был бы рад, если бы Рассел уехал именно сейчас, оставив его с размышлениями и теплотой, что он принес своим приходом. Тогда ничего плохого не случилось бы.