Вечерний вестник: Печальный исход. Но если учесть, к чему могла привести его депрессия, Николас сделал правильный выбор, встав на путь выздоровления. А что говорят о его состоянии психологи? Каковы его шансы снова вернуться на службу?
Лэйон: Я не хочу загадывать, равно как и давать ложные надежды. Последний раз, когда я навещал его, Николас так глубоко был погружен в себя, что не мог вспомнить, кто я. Он проявил агрессию. Совершил попытку рукоприкладства, обвиняя меня в несуществующих преступлениях. Мне было невыносимо больно видеть его в таком состоянии. Николас не только мой напарник, за время нашей совместной службы он стал мне другом. Факт, что я ничего не могу для него сделать, меня удручает. Клиника предоставит ему надлежащую помощь. Я надеюсь, что в скором времени он сумеет вернуться к прежней жизни. Николас внес бесценный вклад в мою карьеру. Если он изъявит желание, в участке для него всегда найдется место. Нам всем его не хватает. Его уход еще долго будет оставаться недостающим звеном в строе одарской полиции. Я, ребята из нашего участка, его коллеги и друзья, желают ему скорейшего выздоровления. Мы всегда верили и будем верить в тебя. Несмотря ни на что, ты останешься лучшим из нас, Героем-полицейским, имя которого Николас Патнер”.
Николас два раза перечитал статью. Его стало трясти еще сильнее, теперь от злости, подступившей к горлу. Шерсть стояла дыбом еще с первых строк. Он хотел разорвать газету на куски, сжечь, сделать что угодно, только бы никогда не слышать о том, что говорит этот ублюдок. “Вклад в карьеру”, “Николас был мне другом”, “желаем ему скорейшего выздоровления”. Рассел Лэйон стал начальником участка. Неужели должность стоила того, чтобы сломать своему напарнику жизнь?
Вместо того чтобы смять газету, Николас стал внимательно всматриваться в фотографию, где он и Рассел были запечатлены вместе, стараясь разглядеть на черно-белом снимке в лице своего напарника того, чего не замечал раньше: намек, подсказку, нечто в глубине зрачков, говорящее о том, что этот депос его предаст. Тщетно. Может, в то время, когда была сделана фотография, Рассел не планировал отправлять его в клинику?
“Неужели ты затеял эту игру ради кресла начальника? Я ведь уволился из полиции. Ты был лучшим после меня и мог бы занять место Дженны. Но ты пришел ко мне в дом с этим делом, с дурацкой историей про подручного Элиранда, уговаривал поехать в клинику, заманил меня в ловушку! Это больше похоже на месть. Но что я тебе сделал, Рассел? Чем я этого заслужил?”
Ему хотелось кричать. А еще сильнее — задать эти вопросы Расселу лично. Он знал, что не успокоится, пока не отыщет ответы.
Когда в отделении погасили свет, Николас лежал в постели, не сводя с потолка взгляда. Ему не удавалось уснуть, он оставил все попытки. Николас специально не принял снотворное. Мысли гудящим роем метались в голове. Он не знал, что ему делать. Какая-то его часть все еще продолжала верить, что не было ни газеты, ни того интервью с напарником, он не заперт в психушке, а жители города и сослуживцы не считают его сумасшедшим. Другая часть постепенно осознавала реальность происходящего.
Чертово дело! Оно ведь не нравилось ему с самого начала. Он подозревал, что Ероман — не подручный Элиранда (а нечто другое, из-за чего Николас и согласился поехать в клинику, но это не имеет никакого отношения к ситуации). Теперь вороной депос не сомневался, что Дженна была ни при чем. Игрой заправлял Рассел. Кажется, он продумал ее до мельчайших деталей.