Правда, стихийные извержения талантов случались. Так, например, работая на посту распространителя лотереи, Рагнед Кузьмич написал на большом листе картона такое объявление собственного изготовления:
Граждане! Приобретайте билеты денежно-вещевой лотереи! Не проходите мимо вашего счастья! Оно состоится 27 сентября с. г. в городе Малаховке. До него осталось всего 73 дня!»
Став пенсионером, Калинкин вдруг остро ощутил, как он нужен народу, а конкретно — родному ЖЭКу № 257/14. Правда, признание пришло не сразу, не вдруг.
Умудренный огромным жизненным опытом и имея давнее призвание, Рагнед Кузьмич Калинкин, разумеется, не раздумывая взялся за басни.
В туманной молодости, служа банщиком, он состоял при местной ассоциации поэтов-коммунальников и приватно выполнял некоторые заказы мелких нэпманов и разорившихся купцов — на стихотворные надгробные надписи. Нынче басни писались легко. За одну ночь баснописец заполнил две общие тетради по 17 коп. за штуку.
Утром он долго раздумывал, какой печатный орган осчастливить свежими литературными произведениями. Он перебрал в уме все известные ему издания и ни на одном не остановился. Поэтому он решил отнести всю продукцию прямо в Первую Образцовую типографию имени Жданова.
Однако в типографии басни печатать отказались, а автора направили в редакцию.
— Начинается бюрократизм, — с удовольствием сказал баснописец. — Пусть теперь мне скажут, что я пишу о том, чего в жизни не бывает.
На дверях редакции журнала, куда пришел Рагнед Калинкин, висело объявление:
«В ГАЛОШАХ И ГРАФОМАНАМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН»
Рагнед Кузьмич за неимением галош аккуратно вытер боты типа «прощай, молодость» и постучал.
За дверями слышалось дружное молодое ржание. После стука баснописца ржание не прекратилось, и Рагнед Кузьмич открыл дверь. В комнате плавали густые табачные облака, а в них, подобно грому, рокотал здоровый смех большого коллектива редакционных работников.
«Ржут, — успел подумать баснописец, — чего им не ржать, гонорары гребут лопатой», — и робко кашлянул.
Ржание несколько поутихло, и краснощекий, похожий на растолстевшего Олега Попова парень подмигнул Калинкину:
— Чего, папаша, кран, что ли, не действует?
— Нет, — сказал Калинкин, — водопровод у меня в порядке.
— Тогда, значит, басню припер?
— Басни, — сознался Рагнед Кузьмич, — много.
В комнате заржали, но при госте не так раскатисто.
— Это вам вот к Веронике Ивановне.
Вероника Ивановна вытерла слезы от недавнего смеха и пригласила автора к своему столу. Калинкин покорно сел и выложил из авоськи общие тетради.
— Батюшки! — ахнула Вероника Ивановна. — Тут у вас их сотни, все я читать не могу.
Она бегло просмотрела два-три первых сочинения и, вздохнув, сказала:
— Это нам не подходит.
— Как не подходит? — ужаснулся Калинкин. — Я все брал из жизни. Вы другие почитайте. А если мало, я еще напишу.
— Понимаете, товарищ, — задушевно-холодно сказала Вероника Ивановна, — в нашем журнале очень высокие требования, и ваши сочинения нас удовлетворить не могут.
По лицу Калинкина прошли судороги осмысления.
— Как бы вам сказать попроще… — поспешила ему на помощь Вероника Ивановна. — Художественно-философское ассоциативное преломление главной идеи в аллегорически-образной системе не нашло своего индивидуального выражения и яркого авторского воплощения. Понимаете?
Калинкин как-то странно замотал головой.
— Ну вот и хорошо, — задушевно-холодно улыбнулась Вероника Ивановна.
— Вот к чему приводит свободная торговля бумагой, — сказал растолстевший Олег Попов. — Давай, папаша, чини водопровод соседям, а басни читай внукам на сон грядущий. Привет. — И он, легонько подталкивая, выпроводил Калинкина из кабинета.
Рагнед Кузьмич покидал редакцию, словно неопытный клиент парную. А вслед ему из редакционного кабинета несся молодой здоровый смех сплоченного коллектива.