Как видим, вся эта диверсия (осуществлённая в соответствии с заранее продуманным планом, разработанным ещё при жизни Людовика XI) была подстроена в виде коварной и хитрой ловушки, где роль «приманки» пришлось взять на себя самому Генриху Тюдору. Он стоял на холме, в окружении очень небольшой группы воинов, и обозревал бой, когда некий услужливый гонец указал на него королю. У Ричарда, распалённого ненавистью и жаждой мести к врагам и предавшим его военачальникам, сразу же возник план удобного и быстрого решения исхода битвы: на полном скаку взобраться на холм, атаковать окружение Тюдора и поразить его самого, после чего уже можно было обратиться к мятежникам с призывом вернуться под его знамёна.
Для того, чтобы сберечь силы для этой, чрезвычайно важной атаки, Ричард в сопровождении небольшой группы всадников (здесь указываются разные цифры), обошёл войска Уильяма Стэнли со стороны своего правого фланга и обрушился на телохранителей Генриха Тюдора. Сначала (как пишут в хрониках) он столкнулся с огромным воином — сэром Джоном Чейни и свалил его ударом секиры, затем добрался до Уильяма Брэндона, знаменосца Тюдора, сокрушил и его…
Казалось, ничто не могло помешать ему достигнуть цели. Ричард пришпорил коня и помчался вперёд…
…Цель была так близка, что он уже видел это напряжённое от ожидания лицо Генриха, с застывшим выражением ужаса в глазах. Не исключено, что это ощущение надвигающейся опасности передалось и Ричарду: он поймал себя на мысли, что не хочет приближаться вплотную к нему, а может метнуть секиру прямо сейчас… Но в этот момент вдруг стало происходить нечто странное: земля как будто встала на дыбы и стала стремительно приближаться к нему. Шпора запуталась в стремени, и он не успел высвободить ногу, пытаясь спрыгнуть с коня, а завалился вместе с ним на правый бок, оказавшись придавленным закованной в тяжёлые латы лошадью. Рука с секирой была вывернута и находилась под ним. Это было единственное положение, из которого он не мог метнуть в Генриха Тюдора топор. В голове промелькнул вчерашний эпизод на Лейстерском мосту. Вспомнились слова старухи-гадалки о шпоре, как если бы она уже тогда знала, что шпора запутается в стремени и он упадёт вместе с конём. Он попытался приподняться и высвободить руку, но в этот момент оказался придавлен к земле остриём копья. Острая боль пронзила его насквозь. Удар, потом ещё один… Над собой он увидел озверевшие лица валлийских копейщиков. Злобно осклабившись, они кололи его копьями, словно лёд в проруби, и каждый удар отзывался в его теле нестерпимо-острой, вяжущей болью. Удары сыпались на него, становясь всё сильнее и чаще, а ему всё труднее было противостоять их нарастающей боли. Свинцовые сумерки обрушились на его глаза, заслонив собой солнечный свет. Гулкие голоса копейщиков наплывали со всех сторон, пробиваясь сквозь шум в ушах, приглушающий звуки сражения. Превозмогая боль, Ричард попытался выбраться из‑под лошади, воспользовавшись её конвульсиями, но снова был пригвождён к земле ударом копья… Боль накатила на него удушающе-жгучей лавиной, и вместе с ней подступило ощущение дурноты, от которого ему стало трудно дышать. Начались судороги и спазмы… Перед глазами поплыли красные и зелёные круги, потом всё исчезло, и откуда‑то, из глубины, стали появляться и раскрываться перед ним страницы воспоминаний — листок за листком. Вот яркое, солнечное утро, и он сидит на коленях своей кормилицы, в замке Фотерингей… Вот Эдуард — весёлый и шумный, подхватывает его на руки и кружит… Вот праздничные турниры в Бургундии… Вот звучит орган в капелле Филиппа Доброго… Вот торжественный ритуал посвящения в рыцари… Вот его первый приезд в Миддлхэм, и маленькая девочка сбегает навстречу по ступенькам лестницы… Золотистые локоны рассыпались по плечам, глаза сияют, как тогда, — в день их свадьбы. И ещё потом, — в день рождения их сына. А вот и она сама, — ослепительная, в сверкающей короне, на фоне бесконечно-синего неба. Она вышла его встречать, как тогда, в Миддлхэме, с сыном на руках, — его Анна…
Генрих Тюдор стоял поодаль и спокойно смотрел, как его солдаты, словно свора голодных псов, терзают тело короля Ричарда, превращая его в кровавое месиво.
Насытившись зрелищем, Генрих распорядился прекратить бойню: тело Ричарда III он намерен был выставить на всенародное обозрение. Король должен быть узнаваем (а иначе, потом, — известное дело! — от самозванцев отбою не будет).
Ещё не остывшее тело Ричарда освободили от доспехов и одежды, сняли с него королевские регалии и передали их Генриху Тюдору, который тут же надел их на себя.
С головы Ричарда сняли шлем. Неподалёку, под кустом боярышника, нашли упавшую с его шлема корону. В хрониках описывают, что Уильям Стэнли её и нашёл. Заметил нечто сверкающее под кустом, поднял, отряхнул о коленку, поплевал, протёр рукавом и лично водрузил на голову всё ещё стоявшему на холме Генриху Тюдору, со словами: «Вот, сэр, я и сделал вас королём Англии [132]» Присутствующие преклонили колена и громко прокричали: «Да здравствует король наш Генрих!»…
132
Потом, спустя века, историки напишут, что это была «чисто символическая» коронация и ничего общего с беззаконием и узурпацией трона она не имеет.