Потому, что для успеха их клеветнической кампании им нужно было создать "мнимое" информационное поле, открывающее для них "новые" потенциальные возможности, благодаря созданному "мнимому", виртуальному "злодею". Как известно, в деклатимной модели (а Генрих Тюдор — деклатим, СЛЭ) аспект инволюционной (альтернативной) интуиции потенциальных возможностей (–ЧИ) позволяет создать мнимый персонаж, мнимого героя и списать на него все грехи реального персонажа, подменяя реальность вымыслом и переводя все преступления с виноватого человека на невиновного (с больной головы на здоровую).
Если невиновного человека нет (нет «козла отпущения»), его можно выдумать и очернить, — мнимый виновник не будет оправдываться и не придёт за себя постоять. Если невиновный человек существует, но не может за себя постоять, на него тоже можно всё спокойно валить. (В народе это называется "валить, как на мёртвого".) Главное, чтобы все в этом дезинформационном процессе участвовали и делали вид, что всему верят, со всем соглашаются.
То есть, в случае с королём Ричардом имела место самая обыкновенная "информационная подстава", простая и тривиальная. Но только глубоко безнравственная, гнусная, грязная, законодательно утверждённая, на веки вечные необратимая, всеобъемлющая и вездесущая, не знающая препятствий, не имеющая ограничений во времени и в пространстве.
Себя предусмотрительный Генрих Тюдор от неприятностей сразу же оградил, поспешив выставить после Босвортской битвы тело Ричарда на всенародное обозрение. А после того, как в руки Генриха (в 1486 году) попал свиток с позднейшей редакцией хроник Рауса (тот самый, преподнесённый тёщей Ричарда III, Анной де Бошан, в котором Ричард III впервые был представлен физическим и моральным уродом), если бы кто‑то и заявил о своих правах на престол "от имени оправившегося от ран короля", это заявление можно было бы легко оспорить, потому что новые версии сводили к нулю все прежние сведенья о привлекательной внешности короля Ричарда и делали невозможным появление альтернативных идей. Теперь, после распространения слухов о его уродстве, король Генрих любому, потенциальному "лже-Ричарду" смог бы навязать "свою игру", — клевета уже вытеснила из информационного поля правду — смешалась с ней и отравила её. А по прошествии нескольких лет вообще уже мало кто мог с уверенностью сказать, как выглядел покойный король Ричард, — был ли он красив, как утверждают те, кто видел его при жизни, или уродлив, как об этом кричат сейчас на каждом углу, — пойди, разбери!
Та же путаница возникает и с новыми чертами характера покойного короля, аннулирующими все прежние его добродетели и достоинства. Кто теперь подтвердит, был ли король Ричард так мудр, добр, щедр и великодушен, как утверждают те, кто знал его лично, или он был таким, каким показывают его на ярмарочных балаганах, где каждый новый актёр вытесняет конкурентов с подмостков, выставляя на показ ещё более страшную и уродливую куклу-Ричарда?
И почему этот мнимо-реальный, но всё же такой видимый и ощутимый, балаганный Ричард, вытесняет из памяти потомков того реального, выдающегося государя, которым англичане могли бы по праву гордиться и который пострадал единственно от того, что взвалил на себя непосильную политическую и психологическую нагрузку?
Сказал себе тогда, как сказал спустя столетие выведенный под его именем литературный персонаж: "Груз подниму, иль он мне сломит спину". И взвалил на свои плечи всё, что только можно было на себя взвалить, — как тот один-единственный великан из детской английской сказки, — слепленный из всех самых крепких в мире парней, с топором, сделанным из всех топоров, рубит один огромный дуб, сросшийся из всех дубов на свете.
Ответ на этот вопрос тоже есть: "балаганный Ричард" вытеснил реального по времени, — как неодушевлённая материя вытесняет одушевлённую, как искусственная игрушка заменяет "живого соловья".
К сожалению, элементы этой "балаганной драматургии" вошли и в структуру шекспировской трагедии "Ричард III", и попали в драму "Генрих VI". Проявляются и в гротескном фиглярстве персонажей, и в авторских ремарках к их тексту.