И всё из-за того, что он спокоен и знает счастье в жизни человека, а они видят в нём почему-то большую обиду и называют это знание «святостью, блаженностью». Жалко, что Дорит будет такой же женщиной, как все.
Все, все до одной они глухи к великому покою мира. Он видит их на работе каждый день, в большом операционном зале больницы. Они ассистируют ему. Сёстры. Он слышит их почтительный и в то же время обидчивый шепот: «Доктор Шани никогда не раздражается».
Он помнит лицо той сестры. Самой жёсткой и самой тихой настолько, что её руки дрожали всегда, когда она подавала ему что-то во время операции. Он помнит её лицо после того, как его привезли в больницу, в которой он работает. Врач, его друг вышел из комнаты. Сестра осталась с ним, и посмотрела на него с жалостью. А он сказал:
«Ничего, сестра, я знаю всё. Вальс я уже не смогу танцевать. Но ведь осталось ещё так много».
Она метнула в него взгляд, полный ужаса холодного и вымаливающего слезу из его глаз. А он всё-таки улыбнулся. Он уже знал, что скажет. Так и сделал. Обида, вражда и страх были в её словах:
— Он святой, доктор Шани.
Но сейчас они все далеко. Желтый змей уже не парит в небе. Смеркнулось и потянуло прохладой. Мать выходит из дома. Она идёт медленно. Проходит мимо него. Подходит к воротам. Опирается на низкий забор рядом с кипарисом.
«Где Дорит в такой поздний час?», — звучит её встревоженный голос.
Шани улыбается: «Она придёт, мама».
БДорит поднимается по белым ступенькам. Её руки полны ракушек и камней. Её светлые кудряшки, искорка буйного пламени Юли, почти прозрачны в сумеречном свете — цветок одуванчика на ветру.
Говорить она начинает ещё на ступеньках. Её детский голос заполняет всё пространство: «Один мальчик рассказал, что он был в Хайфе. По дороге стреляли. Много-много выстрелов! Может быть до самого большого числа. А один человек в автобусе, которого, как и папу, ранили в ногу, жутко кричал. Изо всех сил».
«Иди есть», — сказала мать Шани.
Но Дорит кончает свою фразу:
— А я сказала ему, что мой папа не кричал даже тогда, когда ему отрезали ногу, потому что он самый большой герой!.
«Иди есть!», — повторяет мать. И в её глазах блестит слеза, смешанная с жалостью, страхом, любовью и враждой по отношению к собственному сыну и девочке.
«Нет», — решает Дорит. «Папа ещё не рассказал мне сказку».
Мать пожимает плечами. Движение обиды и беспомощности. Она сидит в низком кресле справа от Шани.
Дорит шуршит раковинами и камнями. Примащивается в его шезлонге, давит на здоровую ногу Шани. Он чувствует тепло, исходящее от этого маленького тельца. Шани приподнимается, опирается на локоть и целует обнаженное плечо девочки. Вкус морской соли на его губах перемешивается со вкусом соли на теле девочки, детским потом и ветром. А он почему-то думает о лесе после дождя, где-то там, на севере Европы.
«Итак. Какой сегодня день?» — спрашивает он у Дорит.
«Шестой[2]», — отвечает девочка.
«В шестой день создал Бог человека. Не знал человек, что он отличается от зверей и скотов. Что глаза ему даны, чтобы видеть, уши — чтобы слышать, рот — чтобы есть, он только кормил животных в райском саду. Не знал человек, что и душа есть у него. Хорошо ему было в саду кормить животных и скотов. Так прошёл день, и настала ночь. Человек лежал один в райском саду. Небо было черным, деревья были черными, черными были и спящие, храпящие животные. Всё было черным. Тогда страх закрался в человека. Потому что он был так одинок в этой черноте, так мал и слаб и не мог позвать ни мамы, ни папы…»
«Потому, что не было у него», — замечает Дорит со всей серьёзностью.
«Правильно, не было у него», — отвечает Шани самым серьёзным тоном.
«А почему он не позвал Бога?», — спрашивает Дорит.
Шани задумывается на минутку:
«Он не знал его имени. Тем временем человек чувствовал, что страх охватывает его, великий страх. Он чувствовал, что страха нет только в глазах, в ушах, во рту, в руках, что он не в теле, не в сердце, не во рту. Он знал, что страх — это душа. Тогда он встал, и побежал, чтобы убежать от своей души, а страх преследовал его. Его душа гналась за ним. Он бежал и бежал, и прибежал к крутой горе, она была покрыта ветками и корнями, камни перекатывались под ногами, и человек упал; перекатываясь вместе с камнями, он сломал ногу…».
«И его отвезли в больницу…» — пытается Дорит продолжить вдруг остановившуюся сказку.
«Нет», — протестует Шани. «В раю не было больницы. Человек лежал один всю ночь и чувствовал жуткую боль. Эта боль была не только в ноге. Боль не была только в теле. Боль была в том месте, где был страх. И тогда человек подумал, что душа и есть боль. Так он лежал и не мог двинуться, пока не взошло солнце. Вместе с ним в сад вошли великий свет и великая тишина. И боль человека немного утихла. Страх отступился от него. Над ним простирался небесный купол очень высокий и очень синий. Он лежал, смотрел в небо, но не мог двинуться. И вдруг он почувствовал, что великая радость поднимается от него к небу. Радость и тишина. Тогда-то и узнал человек, что душа — не только страх и боль. Что душа — это ещё и радость. Так он лежал один и чувствовал себя очень счастливым».