Выбрать главу

Иногда в Фонтанный переулок приходили какие-то люди. Одни спрашивали Смитнова, других можно было спросить про Смитнова. Тут покупает, в Севастополе продает. Адрес? Телефон? Этого они сказать не могли, но говорили: Бориса знают в Севастополе, на базе российского Черноморского флота, в отделе снабжения. Поехать спросить?

Федя, сосед, когда-то туда ездил. И не советовал: «Ничего не добьешься, там все засекречено. Да и врут. Ты про кого-то спрашиваешь. Говорят, уехал. А он, может, в соседней комнате за компьютером сидит. Вот тебе и уехал». Федя, сосед, шофер, превосходный шахматист. Постоянно напевает: Я иду в этот город, которого нет… Однажды, после блестяще выигранной партии, разговорился. Про Кору. Это уже вторая пропавшая внучка, поэтому бабка Смитнова упорствует: ищи на пляжах. Была еще старшая сестра, Мира. Борис с Сонькой еще не разбежались. Жили в Сараево. Дочки с ними, хоть и война. В Сараево легко было делать дела: оружие для сербов, горючее для их танков. Город простреливался навылет, тут православные, там мусульмане, боснийцы. В этом простреливаемом городе случайную пулю схватить было проще простого. Убило восьмилетнюю Миру. Тогда они и расстались. Сонька Лафорж с маленькой Корой здесь, он остался там. Бизнес, но не только. Можно сказать, работа по партийно-военной линии. Об этом лучше помалкивать, верно? Потом Борис и Сонька еще сходились, но только ругались и по мордам лупили друг дружку. У Соньки рука тяжелая. Такая рука, что не приведи Господь.

Больше к этой теме не возвращались. Расставили фигуры, белые начинают.

Сколько было этих партий? Достаточно. Дождался-таки. Вернулся Бориска Смитнов — среди ночи, выпивши. Шик-блеск, костюм цвета морской волны, к желтой рубашке оранжевый галстук. Бабка постелила ему на полу в столовой, матрас стащила со своей койки, одеяла, подстилки повытаскивала из шкафа в комнате Коры. Арнольд проснулся, натянул штаны, босиком пошел на кухню, Подсел к столу, где Бориска, уже раздетый до пояса, пил чай под розовым абажуром.

Мигом и перед Арнольдом появился стакан. Деньги Борис сейчас не отдаст. Завтра. Должен получить у посредника, который работает в гостинице «Одесса» на Морском вокзале. Как раз завтра. Вранье, небось, но как проверишь? Арнольд завел разговор о Коре. Тоже врет — или ничего не знает. Кора осталась с матерью, так решил суд. Жена уехала, они уже давно не вместе. Жена, Сонька Лафорж. С кем сейчас живет, чем промышляет? Ее дело. А дочка, Кора, год назад сбежала от матери. Звонит ли отцу? А чего ради? Денег не получит, школу бросила. Жила здесь у бабки. Может, весь год и прожила, но не прописанная. Вернется, надо думать, у нее тут вещи. Хотя кто ее знает. Пошли спать, утром разберемся с этими евро. Они уже договорились с посредником встретиться в Аркадии. Завтра. Федя возьмет машину, отвезет.

Поехали. Федька напевал свое: …где наверняка / помнят и ждут, / день за днем, / то теряя, то путая след, / я иду в этот город, которого нет…

Проснулся. Лежал умытый, голый, под простыней и хлипким одеялом. За стеной, в кухне, Сонька ругалась с Настасьей Ивановной Смитновой, бывшей свекровью. Винила ее за свою жизнь с ненавистным Борисом, за Одессу и Севастополь — город русской славы, за Россию и Украину, за великий Черноморский флот, грязную посуду и никудышные завтраки, за каракулевую шапку… и в смерти Миры винила, и что сгубила Кору. Они к нему заглядывали, видели, что пришел в себя. Пили чай, ругались, ветер за окном теребил провода.

Он думал про то, что случилось с деньгами. Что случилось с жизнью. И с ногой.

Что случилось? Пил, упал.

Пил, пропивал восемь сотен, которые удалось выцыганить. Из кабака в Аркадии в «Итаку», ночной клуб, вчетвером — с Федькой, Борисом и посредником; везде пили. Клуб громадный, как вокзал, толпа народу, девицы в бикини порхают между столиками, танцуют на подиумах в грохоте музыки, под залпами разноцветных огней. Толпа — русские, турки, греки. Пили втроем, потому что посредника увел другой посредник, тоже бандитского вида. Арнольд пил с Борисом, пил с Федькой, целовался с обоими, в который раз рассказывал, как живется старику в Мельнике, Игорю Вехте. Пить пили, но Арнольдовым глазам невыносима была пытка мигающим светом, его оскорбляли и раздражали эти подпрыгивающие сиськи и задницы, мотающиеся из стороны в сторону длинные волосы. От рева музыки дрожали руки, но он пил, потом перестал, сцепился с Борисом, Федя разнимал, опять пили, потом он все-таки вырвал последние, около двухсот, казалось, хоть две сотни удалось спасти. Но его уже понесло. Они остались, а он ухнул в сверкающую бездну одесских улиц, в темень переулков, тупиков — и везде можно постучаться. Окошечко в древесно-стружечной или фанерной, с облупившейся краской, плите — а там всегда, как солдаты, стоят стаканы. Двести грамм — и вперед, может, повстречаю Кору Борисовну? Сколько дней он отсыпался в подворотнях, на лестницах, в раздевалках на пляже? Сколько ночей таскался по кабакам, барабанил в оконца? Думал, ему это спьяну примстилось — когда началась стрельба, когда фонари на больших бульварах пригасли, а по улицам понеслись пожарные машины и кареты «скорой помощи». Мигая огнями, как на дискотеке в «Итаке», воя, как Полифем, которому Одиссей выколол глаз. Когда все стихло, он уже не пил. Пытался найти спуск с обрыва на Среднем Фонтане, может, там и упал? Как он оказался в Фонтанном переулке? Лежал, а в голове крутилась Федькина припевка: День за днем, / то теряя, то путая след, / я иду в этот город, которого нет… Он лежал, а внутри нарастал страх, что нога сломана, что ветер пригонит кого-нибудь вроде посредника из гостиницы «Одесса», Черноморца, амбала в кожаном пиджаке, из тех, что ходят с битами. Почему он лежал в Фонтанном переулке? Кто его углядел из-за занавесок?