Ну и опять он оказался в Кориной комнате, у Настасьи Ивановны, у бабки Смитновой. И была тут еще мать Коры, Сонька Лафорж. Он спал, трезвел, слышал голоса в кухне, видел, как бабка и та, другая, крутятся в кухне, спал. Просыпался, зажигал свет. Огромные тараканы разбегались, слышно было шуршанье. А потом уже только отголоски города. Засыпал. Бабка выносила горшок, приносила чай или борщ. Наконец выяснилось, что Арнольд может доковылять до кухни. Нога не сломана. Брюки и кальсоны постираны, рубашка и жилетка тоже. Плаща и пиджака след простыл. В карманах там никаких денег уже не было. Паспорт есть, он лежал в кармане брюк. Ботинки есть, изгвазданные, но вот они, стоят. Арнольд чувствовал себя так, будто мир обрушился ему на голову, будто ногу переехало железным колесом. Глаза слезятся, рукой ложку не удержать. Только и хорошего, что паспорт на месте.
Бабка принесла борщ и рыбу. Сонька села напротив — ей тоже: борщ и рыбу. Хлеб между ними. Он присмотрелся к Соньке. Одесситка. Красивая, как все они здесь, не русская, но и на хохлушку не похожа. Крупная, смуглая, черноволосая. Розовая кофта с большими алыми розами — не парижский шик, но ей к лицу. На пальцах толстые кольца, в ушах золотые сердечки с болтающимися коралловыми слезками. Турецко-цыганские побрякушки.
Начала она с того, что ее Борис тоже обманул. И что бабкина вина тут есть: почему не предостерегла, не рассказала все начистоту. Когда-то не предостерегла Соньку, теперь не предостерегла Арнольда Павловича. И знаешь, что я тебе скажу?
Говорила Сонька по-польски, пожалуй, лучше, чем Арнольд по-русски.
— Бабка тебе напоет, что Борис — хороший мальчик. Хотел тебе добра, да не вышло.
Съели борщ, съели рыбу, съели пирожки с капустой. Потом проговорили целую ночь. Он все рассказал Соньке. Про Масю, про слишком долгое умирание, про сынулю Яся, которого у него отобрали и которому неплохо у старухи Галушковой. Неплохо, да, но нельзя, чтоб мальчик рос без отца. Без отца и без матери, добавила Сонька. Завел свое: он — алкоголик, Арнольд Анонимный Алкоголик… но Сонька его перебила: да знает она, давно знала. Давно? С каких таких пор?
Она его заговорила. Рассказывала, как в Кракове работала у жены хирурга, потом убиралась у другой докторской жены, у третьей, то ли в Бжеско, то ли в Явожно, готовила свадебный стол. Докторши ее любили, чаем всегда угощали, а когда она потом ездила в консульство во Львов продлевать визу, давали с собой во-от такие огромные сумки шмотья. Для себя хватало, и для Коры кое-что находилось, и на продажу.
После обеда Сонька исчезла, под вечер забежала, принесла из аптеки что-то для примочек, чтоб нога быстрей заживала. И тут же ускакала, хлопнув дверью, аж застонали в буфете стаканы.
— Такая вот она, Сонька, — сказала старуха Смитнова. — Змея подколодная. А захочет — слаще меда. Скидывай штаны, поставим компресс.