К полудню Федор, как и обещал, ушел, оставив Лене десяток крупных судаков и сигов, а еще номер своего телефона. Она тоже продиктовала ему свой номер. К этому времени ребята опять ушли в глубь острова, а их жены, надев бикини и перебравшись из палаток на берег, продолжили спать возле воды на клетчатом пледе…
Ушли с острова в воскресенье еще до обеда. Дружная компания сидела на корме, у всех были усталые и немного торжественные лица, покрасневшие от солнца. Разговаривали вполголоса, и порой разговор был похож на шушуканье. Впрочем, Лена не обращала на пассажиров никакого внимания, она размышляла, позвонить ей Федору или ждать его звонка.
А когда подходили к городу, сидящая за спиной компания вдруг запела.
Пятеро пассажиров не просто пели — они орали, словно нет в мире большей радости, кроме как кричать во все горло.
1918 год, 30 августа
Они стояли у закрытой на замок решетки, перегораживающей арку, ведущую во внутренний дворик. Во дворике росла высокая трава, над которой порхали бабочки. Еще виднелись деревянные ворота каретного сарая с облупившейся краской. Несколько минут назад бывший юнкер Каннегисер на велосипеде поехал убивать начальника Петроградского ЧК Моисея Урицкого. И теперь на улочке, похожей на узкий бульвар, остались только они: двадцатипятилетний штабс-капитан князь Алексей Долгоруков и семнадцатилетняя графиня Вера Панина.
— Я вдруг вспомнила его стихи, — улыбнулась вдруг девушка, — не все стихи, разумеется, а только одну строфу. Даже две. Хотите, почитаю?
Долгоруков пожал плечами и еще раз посмотрел сквозь решетку.
А графиня, коснувшись пальчиками его груди, продекламировала:
— Забавно, — кивнул штабс-капитан и обернулся к парадному крыльцу.
Вдруг дверь отворилась. Из дома выглянул седой человек в наброшенном на плечи английском твидовом пальто. Человек махнул рукой:
— Заходите скорей.
Они зашли в вестибюль.
— Простите меня, Алексей Николаевич, — вздохнул пожилой мужчина, — не уберег. Кто-то выдал нас. Но у меня есть свой человек в этом их ЧК, который сообщил, что про ваш саквояж никому в их организации доподлинно неизвестно. Вероятно, Урицкий, увидев, какие сокровища оказались в его руках, решил их тайно реквизировать. По крайней мере, он не привозил их на службу и еще не вызывал ювелира для оценки.
— Товарищ Урицкий из вашей квартиры, судя по всему, отправился к себе на Васильевский. А на Дворцовой сегодня появится не раньше полудня — хотелось бы надеяться на это. Сейчас… — Долгоруков достал серебряные часы, открыл крышку. — Сейчас только десять пятнадцать. Так что есть время перехватить его по дороге. Автомобиль его мне известен. Но не извозчика же нанимать…
— У меня во дворе стоит английский Vauxhall — очень быстрая машина. И шофер хороший имеется.
— Никого не надо, я сам справлюсь.
Юнкера Каннегисера Долгоруков догнал только на Невском, когда тот пересекал Большую Морскую. Сбросив скорость и аккуратно объехав молодого человека, князь остановил автомобиль и помахал вспотевшему от усилий бывшему юнкеру. Каннегисер, как делал это и прежде, затормозил ногой и все же колесом въехал в заднее крыло автомобиля.
— Простите, господин капи… — начал было извиняться Канненгисер, но осекся, потому что Долгоруков был одет матросом.
Алексей Николаевич вышел из машины и негромко произнес:
— Сегодня не надо никого убивать: лучше будет, если вы отправитесь домой к родителям. Каждый террористический акт должен быть тщательным образом продуман с учетом всяких возможных случайностей. И в одиночку не стоит на него идти. Вы рискуете быть схваченным.
— Я готов отдать жизнь, чтобы покарать тирана! — заявил молодой человек и оглянулся — не слышал ли кто.