Рэмси Кэмпбелл Уолласи, Мерсисайд, 8 мая 2003 г.
Степка-растрепка
Мертвые не вполне бессильны.
Это случилось еще до того, как мы узнали, что сделал Стефан, или, по крайней мере, до того, как поняли, что же там произошло на самом деле, хотя моя мать говорит, что такие вещи в принципе не укладываются в голове. Вообще-то она ошибается, но не стоит мне говорить ей об этом, особенно теперь, когда она сидит перед телевизором и плачет, обхватив колени руками.
В те дни мы еще собирались после школы в доме Андершей, потому что он стоял ближе к шлюзам. Если не было дождя, мы, побросав учебники и схватив по пригоршне леденцов из жестяной банки, которую мистер Андерш всегда оставлял для нас на столе, тут же бежали к воде. Чайки у нас над головами кружили в солнечных лучах, и их тревожные крики словно дразнили нас: «Не успеешь!.. Не успеешь!..» Мы мчались наперегонки между рядами низких каменных двухэтажных домиков, печальных маленьких садиков, где цветы с растрепанными лепестками были словно прибиты дождем. Мы бежали мимо выщербленных стен ресторана «Черный якорь», где мистер Паарс, бывало, засиживался, склонясь над столом и мурлыча что-то себе под нос над тарелкой вяленой трески, если он, конечно, не вышагивал по Маркет-стрит, разгоняя своей тростью с головой собаки на рукоятке голубей с дороги. Наконец мы гурьбой врывались в парк и проносились по еловой аллее, распугивая прохожих и птиц, пока не достигали воды.
Мы любили часами бродить по берегу, глядя, как моряки кричат на подплывающих тюленей, стоя на шлюзовых ограждениях, и как тюлени в ответ и ухом не ведут: то ныряют за рыбой, то вертятся на спине или шлепают по воде ластами. Мы смотрели на парусные лодки богачей с поржавевшими мачтами, на небольшие серые рыбацкие шхуны с Аляски, Японии или России, где скучающие моряки курили на палубе, облокотившись на леера, и швыряли бычки в тюленей, а над их головами пронзительно вопили чайки.
Пока не начинался дождь, мы стояли и бросали камешки, стараясь добросить до другого берега реки, а Стефан ждал, пока мимо нас будут проходить корабли, и тогда кидал камень, метя чуть повыше их борта. Моряки осыпали его проклятиями на чужих языках и иногда по-нашему, а Стефан принимался швырять камни побольше. Когда они с громким стуком попадали в цель, мы падали навзничь прямо на сырую траву и стучали в воздухе ботинками, словно тюлени — ластами. Это был самый грубый жест из тех, какие мы знали.
Конечно, дождь шел часто, и мы оставались в подвале дома Андершей до тех пор, пока не приходил мистер Андерш с сербами. Там, внизу, было промозгло (мистер Андерш клялся, что его подвал — один из трех, имеющихся во всем Балларде), и можно было почувствовать, как снаружи, с травы, наползает сырость — будто вода в шлюзе.
Первое, что делал Стефан, когда мы спускались вниз, — это щелчком включал газовый камин — не для того, чтобы согреться: теплее от него не становилось. Можно было бросать в огонь и жечь всякий хлам: карандаши, пластиковые чашки. А однажды попался старый бильярдный шар с номером 45. В огне он весь покоробился и выплюнул какую-то черную гадость, как осьминог, который выпускает чернильное облако. Потом шар стек между поленьев и растаял.
Однажды Стефан ушел наверх и вернулся с одним из красных фотоальбомов мистера Андерша, бросил его в огонь, а когда одна из сестер Мэк спросила, что в нем было, он ответил:
— Понятия не имею. Не смотрел.
Жгли мы все это недолго, может всего минут пять. Потом мы обычно грызли леденцы и играли на «Атари», который мистер Андерш купил Стефану несколько лет назад на распродаже. Чаще всего Стефан усаживался в свое оранжевое скрипучее кресло, вытянув длинные ноги, а его сильно отросшая черная челка неровными прядями свисала ему на лоб. Он разрешал мне и сестрам Мэк играть по очереди, и Кении Лондону со Стивом Рурком тоже. В те дни, когда они еще приходили. В простых играх типа «Астероидов» или «Понга» меня никто не мог обыграть, но Дженни Мэк всегда выигрывала в «Диг-Даг», не давая вылезающим из-под земли монстрам поймать себя. Даже если мы просили Стефана сыграть в свою очередь, он отказывался. Мы слышали от него: «Валяйте сами!» — или: «Я устал…» — или: «Да ну, к черту!»
А однажды я оглянулся на него (как раз когда сильно проигрывал Дженни) и заметил, что он смотрит на нас, а не в телевизор, но смотрит так, как мог бы смотреть на дождь за окном. Он немного напоминал мне моего деда незадолго до смерти, когда тот усаживался в свое кресло и никуда не хотел уходить. Он был доволен тем, что мы были рядом. И Стефану, как мне казалось, нравилось, что мы были там, с ним.