Кая, старательно сняв серебряную бумажку, положила в рот кусочек халвы — своего любимого лакомства. Сказала серьезно:
— Никто змея не жует. У нас на первом курсе экспедиция была, мы в Каркси ездили, очень интересное записали насчет одной ведьмы...
— Экспедиция насчет ведьмы — это, конечно, сила! — рассмеялась Ксения. — Тем более, что на первом курсе... Ладно, ладно, не сердись, птенчик, дай и мне халвы...
— На первом курсе тоже взрослые, не только на пятом... У нас в прошлом году две девушки замуж вышли.
— О! Это, пожалуй, еще сложнее, чем экспедиция!
Кая, обидевшись, принялась укладывать книги — некогда ей пустословить, еще на лекцию опоздаешь.
Ксения снова пристала к Фаине:
— Не думай, Фаинка, что ты загадочная. На своем причудском фольклоре ты хочешь сделать карьеру...
— Оставь меня в покое!
— Ну что ты вскидываешься! Я говорю об ученой карьере.
Фаина, молча встав, распахнула окно. На лбу у нее появилась морщинка досады, но губы все так же смутно улыбались, и теперь видно было, что эта улыбка дана ей в рисунке рта.
— Карьера или не карьера, мне безразлично, — не унималась Ксения, — но притворства я не терплю. Никаких душевных конфликтов у тебя нет, ты их нарочно придумываешь…
— Не тебе бы говорить. Я никогда не притворяюсь.
— Погоди, погоди... Я понимаю, что это не грубое притворство. Это ты создаешь себе иллюзию умственной деятельности. Я понимаю — человек просыпается утром и вдруг осознаёт, что мысли у него шевелятся вяло, и все бытовые, бедные... Ну, и становится ему как-то неприятно, неловко — он же о себе хорошего мнения! Тогда он и начинает придумывать себе идейных противников, или сомневаться в своем высоком призвании, или чесать под коленкой...
— Непременно хочешь поругаться? — сухо спросила Фаина.
Но Ксения уже дала отбой, заговорила голоском доброй лягушки:
— Я шучу, шучу... Ты трудяга, я тебя уважаю, Фаина! Но мне тебя жалко, потому что у фольклора нет будущего. Что у тебя впереди? Запишешь еще сто тысяч поговорок, снесешь в музей, будут они лежать под спудом...
— Что значит «под спудом»? — заинтересовалась Кая.
— В закрытом, в тайном месте, — быстро ответила Фаина.
— Без употребления! — так же быстро добавила Ксения. — В сундуке.
— А еще в писатели собираешься... — Фаина передернула плечами. — И тебе ничего не надобно из этого сундука?
— И заглядывать туда не буду! Ни за какие коврижки!
— А откуда ты коврижки вытащила?
Как всегда, когда ее припирали в стенке, Ксения сделала вид, что ей лень возражать, и зажмурилась.
Кая, уже у двери, вполголоса уронила:
— Чересчур вы богатые.
— Что, что?.. О чем ты, птенчик?
— Добра чересчур много, вот и не знаете, куда девать — в сундук положить или выбросить.
Она застегнула туго набитую сумку и ушла, оставив на прощанье еще одну тихую фразу:
— А мы свое бережем... в тайном месте.
Ксения молча усмехнулась.
— Она права, — сердито сказала Фаина. — А с тобой я больше на эту тему разговаривать не стану, ясно, что ты глухая... Поедем ко мне на озеро, я тебя окуну с головой, авось отляжет. Сиди потом на берегу и слушай, как наши рыбаки говорят! Писательница!
Ксения вдруг поперхнулась чаем.
— Разве это поможет, Фаинка? Вот сейчас у меня герой — кандидат наук. Чувствую, что язык у него немножко стертый, но не может же он говорить, как сказитель! Никакие рыбаки тут не помогут. Все кандидаты говорят по-кандидатски. — Она вздохнула. — И все одинаково: в общем и целом, оптимально, как правило, в разрезе и в конечном счете... Я не глухая, я все время слушаю, но вот взять хоть наших студентов — один и тот же синтаксис плюс жаргон: завалить зачет, судью на мыло и до лампочки... — Вздохнув еще раз, она подняла руку в знак прекращения беседы и, усевшись поудобнее, раскрыла книгу. — Пока что надо мне учиться запутывать фабулу позанятнее, а жизнь моя в этой комнате материала мне не дает! Уайльд — вот мастер! — После этих слов Уайльд был вывернут переплетом внутрь и закурена папироса.
Фаина была не прочь высказать свое мнение и об Уайльде и о том, что Ксения сегодня не умывалась, но теперь — пали из пушек, ответа не дождешься. А пожалуй, и хватит на сегодня.
Из окна в комнату залетел ветер, начал сдувать пыль со столов и полочек. Однако утренний беспорядок не отнимал прелести у этого теплого девичьего жилья, здесь было весело и немножко пестро — акварели, эстонские вышивки, желто-красный осенний букет, книги учебные и книги в цветных обложках, зеркальца, коробочки, флаконы... Пестрота не касалась только уголка, занятого Ксенией, и над ее кроватью, застланной темным шерстяным одеялом, не было ничего, кроме вбитого в стену гвоздя. Впрочем, гвоздь (как и грубое одеяло) был не простой, а принципиальный: он символизировал презрение к мелочам быта.