Индус снял шляпу, и его прекрасное, бледное лицо было оживлено.
– Я не ошибся! Вы заблудились, баронесса, и мой инстинкт безошибочно привел меня к вам.
– Скорей ваше знание, чем инстинкт, – улыбаясь, заметила Эриксо. – Но как здесь чудно хорошо! Я положительно не жалею, что заблудилась. Счастливец! Во всех частях света вы владеете уголком рая, и при этом еще сами великий маг!
– Будто? – спросил индус, полунасмешливо улыбаясь. – Вы это говорите, да и я желал бы им быть, чтобы склонить ваше сердце, так как я вас люблю, Эриксо, и не в силах далее молчать, – прибавил он, наклоняясь к ней и всматриваясь ей в глаза своим страстным и властным взглядом.
Эриксо ничего не ответила. Сердце ее так сильно билось, точно готово было разорваться. Она чувствовала себя под могучим обаянием этого взгляда. Никогда еще Адуманта не казался ей таким красивым; как сквозь туман видела она протягивающуюся к ней руку индуса. Блеск сапфира ослепил ее, а затем рука Адуманты обняла ее за талию.
Эриксо не сопротивлялась: чувство тоски и страсти, опьянения и ужаса сковало ее. Один только раз, а именно во время свадьбы, когда ей явился Аменхотеп, почувствовала она нечто, схожее с настоящим. Голова ее бессильно опустилась, когда он склонился к ней. Словно огнем обожгло Эриксо. Когда он страстно поцеловал ее в губы, у нее захватило дыхание и она почувствовала, как пылающий ток пробежал по ее жилам.
Минуту спустя индус выпрямился. Счастливая, торжествующая улыбка осветила его гордые черты лица. Сконфуженная и подавленная стыдом, Эриксо опустила голову.
– Вернемся! Я буду указывать вам дорогу, – весело и беззаботно сказал Адуманта, как ни в чем не бывало.
Видя, что она пришпорила лошадь, индус галопом обошел ее.
По возвращении в замок, Эриксо отказалась от ужина и, сославшись на усталость, ушла к себе и легла в постель. Она была очень взволнована и беспокойна. Образ Адуманты преследовал ее. Его восточная, оригинальная красота, могучая сила, которой дышало все его существо, и странный и таинственный ореол, его окружавший, – все очаровывало и покоряло ее. В своих мечтах она до такой степени забыла Ричарда, что почувствовала даже досаду, когда он пришел, и притворилась спящей, чтобы избежать разговоров. В эту минуту она не только не любила мужа, но он даже был ей почти ненавистен.
Когда Эриксо проснулась на следующий день, она была гораздо спокойнее. Под страстным чувством, какое почти внушил ей Адуманта, начало пробиваться враждебное недоверие. Что значит ее равнодушие к мужу, которого, однако, она так искренне любила? К чему, кроме стыда и позора, могла привести тайная связь с этим таинственным человеком, который нравился ей и которого она в то же время боялась? Нет, надо как можно скорей уезжать! Они и так уже слишком долго пользуются его гостеприимством.
Порешив на этом, Эриксо в тот же день сообщила отцу и мужу о своем желании ехать домой. Но граф и Леербах и слышать не хотели. Их отъезд был назначен через неделю, и такое, ничем не мотивированное бегство казалось им смешным и оскорбительным для любезного и предупредительного хозяина дома. Эриксо должна была уступить, – но решила всячески избегать оставаться наедине со своим опасным Амфитрионом.
Прошло несколько дней со времени описанного нами случая. Эриксо твердо держалась раз принятого решения и избегала набоба. Но ею овладели такая нервность и такое болезненное состояние, а по временам такое желание видеть Адуманту и снова испытать его лобзания, что она положительно не знала, что делать. Особенно раздражала ее болезненная двойственность ее чувств, которые беспрестанно менялись, наполняя ее сердце то страстью, то недоверием к индусу. Она даже снова принялась было искать в нем Аменхотепа.
Замок начал пустеть. Англичане и австрийские офицеры уехали. На следующий день граф и его спутники тоже должны были покинуть гостеприимный кров набоба.
После полудня Эриксо была одна у себя, сославшись на мигрень, чтобы не выходить к обеду.
Граф был занят деловыми письмами, профессор страдал подагрой. Индус, как говорили, уехал в Гмунден, а Ричард поехал кататься верхом.
Лежа на диване в своем любимом будуаре, Эриксо мечтала. Взор ее блуждал по цветам, произведениям искусства и всей волшебной обстановке, которой окружила ее любовь набоба. Каждая вещь здесь говорила ей об Адаманте и временами погружала ее в какое–то нервное оцепенение, во время которого она страстно желала видеть индуса, но тут же ее внезапно, еще с большей силой, чем прежде, мучили подозрение и тоска. В минуту такой нравственной пытки у нее вдруг явилось непобедимое желание пробраться теперь, покуда индус был в отсутствии, в его комнату и посмотреть, не найдет ли она чего–нибудь, что подтвердило бы или окончательно рассеяло ее сомнения и недоверие.