Буря, бушевавшая в душе, до такой степени поглотила ее, что она не видела, как в конце галереи появилась высокая и стройная фигура Аменхотепа, и не слышала, как он подошел к ней. Только когда он опустился на колени у мраморной скамьи и страстно обнял ее, она вздрогнула, открыла глаза и с умилением и ужасом смотрела на него. Эриксо дрожала, видя у ног своих того, кого она знала как повелителя; ей было страшно слышать, как эти суровые уста, привыкшие повелевать стихиями, вымаливают у нее теперь хоть каплю любви.
Лихорадочный румянец, пылавший на всегда бледном лице мага, его отрывистое дыхание, страстный взор, новые и чуждые речи, произносимые дрожащими губами – все доказывало, что душа, так долго сдерживаемая в своих порывах работой и знанием, проснулась наконец от своего векового сна и с отчаянием взывала: Homo sum! Я тоже подвержен всем человеческим слабостям!
Какой ужасный и непостижимый закон разбил этого мудреца, казалось, победившего все? Что низвело этого гиганта власти и могущества до роли просителя? Что пробудило в этой строптивой душе жажду пользоваться своими человеческими правами, которые он всегда отвергал?
– Полюби меня, Эриксо! Дай мне частицу того счастья, каким наслаждается каждое создание, и за этот час любви, блаженства и забвения я дам тебе все, что ты ни спросишь у меня.
– Все? – пробормотала Эриксо, и в ней шевельнулось было чувство жалости и участия к этому необыкновенному человеку, так странно побежденному судьбой, но эти чувства быстро сменились ненавистью и горечью, наполнявшими ее душу.
– Все? – повторила она, и белый огонек вспыхнул в ее глазах. – Ты мне дашь все, чего бы я ни попросила у тебя?
Видя, что Аменхотеп побледнел и смешался, она прибавила:
– Не бойся! Я не стану просить, чтобы ты вернул меня к нему.
– В таком случае, возлюбленная моя, я дам тебе все, что только в пределах моей власти. Располагай мною! Мое знание, как и моя любовь, у ног твоих.
– Дай мне в этом клятву мага и я забуду прошлое и будущее! Я буду думать только о добре, которое ты мне сделал, буду любить тебя и дам тебе часы счастья, которые ты просишь у меня.
Аменхотеп выпрямился. Глаза его сверкнули, а голос твердо звучал, когда он поднял руку и произнес:
– Клянусь моей звездой мага исполнить все, что ты ни попросишь у меня! – и над челом его брызнуло ослепительное пламя – свидетель его клятвы.
Эриксо с криком радости бросилась в его объятия, обвила его шею руками и горячо поцеловала в губы.
Опьяненный и ослепленный страстью, он не заметил жестокой улыбки, скользнувшей на ее устах.
Счастливый, словно переродившийся Аменхотеп сел на скамейку рядом с Эриксо и стал говорить ей о своей любви, о вынесенных им муках ревности и о будущем их, полном счастья, о котором он мечтал.
И она с удивлением рассматривала его. Он, казалось, помолодел и похорошел; суровая строгость черт сменилась радостным беззаботным и нежным выражением. Он стряхнул со своих плеч бремя векового труда, изысканий и побед над природой и собой, чтобы снова сделаться человеком, каким был, пока не переступил рокового порога пирамиды.
– Идем! Отпразднуем наш союз! – радостно вскричал Аменхотеп, увлекая Эриксо в соседнюю большую комнату.
Там был уже приготовлен роскошно накрытый стол на два прибора. Она не могла прийти в себя от изумления, когда увидела, что не пивший ничего аскет, живший только горстью риса, овощами и стаканом молока, осушал кубок за кубком вино, огненным потоком разливавшееся по его жилам, где до сего дня текла лишь такая же подчиненная воле влага, как и он сам. Ужели это тот самый неутомимый труженик, ежедневный отдых которого состоял исключительно из двух освежающих ванн, убивает теперь свое драгоценное время за пиром и любовным увлечением.
Снова чувство участия и жалости шевельнулось в сердце Эриксо, но снова горечь и жажда мщения взяли верх. С ума она что ли сошла, когда жалеет его – никогда не жалевшего ее, отнявшего ее юную жизнь и никогда прежде не удостаивавшего ее любви, и теперь, когда она любит другого и принадлежит ему, навязывающего себя ей?