Он любил ее, но это запоздалое чувство как–то странно двоилось. Как маг, он чтил в ней девственницу–прорицательницу, исключительное, по своим оккультическим способностям существо; как мужчина, он питал к ней пылкую, ревнивую страсть, которая была тем острей, что никогда не была удовлетворена.
Из посетителей никто и никогда не видел Эриксо, а немногочисленные служители, если и видели ее, то не смели о ней упоминать. Одиноко, затворницей жила молодая девушка в обществе своего господина и старухи–служанки, занимаясь чтением, так как Аменхотепа забавляло посвящать ее в таинство науки, забавляло наряжать ее в роскошные ткани и украшать драгоценными камнями. Он дозволял ей даже слушать свои разговоры с друзьями, но она должна была сидеть в нише, за толстой завесой скрывавшей ее от любопытных глаз.
Таким–то образом Эриксо и видела Рамери, бывшего частым гостем мага, и страстно влюбилась в красивого скульптора, который не подозревал даже ее существования. Со своего наблюдательного поста она узнала историю любви Рамери и царевны Нуиты и о смелом проекте мага соединить влюбленных.
Аменхотепа Эриксо никогда не любила, но боялась, сознавая его тайную власть над собой; но теперь она его ненавидела.
Ревность пробудила в ней новые чувства и неожиданную энергию.
Много пришлось ей перестрадать за последние месяцы, покуда, почти на ее же глазах, завязалась любовь молодых людей.
Здесь нам необходимо вернуться несколько назад, чтобы выяснить взаимные отношения действующих лиц.
Дружба Аменхотепа к Рамери шла издавна. Отец скульптора спас некогда мага, на жизнь которого покушался какой–то ревнивый муж, подозревая, что тот волшебным зельем отвратил от него сердце жены.
Аменхотеп приютил своего спасителя, дал образование его сыну, Рамери, и продолжал покровительствовать юноше, помогая ему сделать блестящую карьеру, так как знаменитый маг был крупной величиной в Мемфисе. Его состояние считалось колоссальным, а простая и скромная жизнь, какую он вел в своем уединенном доме, приписывалась исключительно его чудачеству.
Царевна Нуита была родственницей царя Уахибри (Априя), предшественника Амасиса. Желая соединить свою семью с древней династией, фараон обручил Нуиту с одним из своих двоюродных братьев, царевичем Пуармой, который страстно влюбился в свою прекрасную и знатную невесту. Хотя молодая девушка и была равнодушна к царевичу, но, тем не менее, дала свое согласие на брак.
Случай изменил все.
Нуита серьезно заболела и жизнь ее висела на волоске, когда Аменхотепу, призванному по приказанию фараона, удалось спасти ее.
Окончательно поправившись, царевна лично явилась благодарить мага в его жилище, где и встретилась с Рамери. С первого же взгляда она полюбила его и искала случая видеться с ним. С этой целью молодого скульптора позвали во дворец и заказали сначала бюст Нуиты, а потом – одного из ее умерших братьев. Затем влюбленные уже с большею свободой, стали видеться у Аменхотепа, где и обменялись клятвами.
Понятно, что с сердцем, полным другим, брак с Пуармой стал ненавистен царевне и на одном из свиданий она призналась, что предпочитает смерть этому браку. Рамери, заручившийся уже обещанием Аменхотепа все устроить к их благополучию, успокоил царевну, но не посвятил ее, однако, в свою тайну.
В таком положении было дело в тот самый день, когда начинается наш рассказ и когда Эриксо узнала план, придуманный магом для своего любимца.
Погруженная в свои думы, молодая девушка даже не заметила, как кто–то проскользнул в нишу и присел в ногах ложа. Это был необыкновенно уродливый карлик, ростом с двухлетнего ребенка. В доме с ним обращались как с животным, и он вечно служил предметом издевательств. Несчастный нашел себе покровительницу в лице Эриксо, мало–помалу привязался и питал к ней чисто собачью преданность. Эриксо знала, что карлик слепо ей предан: Аменхотеп же вполне равнодушно относился к дружбе, существовавшей между очаровательной молодой девушкой и чудовищным уродом. И вот, в груди этого безобразного и несчастного существа забилось человеческое сердце и запылало, подобно Аменхотепу, пылкою страстью к его прекрасной покровительнице.
Прикосновение пылающих губ к маленькой, обнаженной ножке оторвало молодую девушку от ее дум. Она вздрогнула и выпрямилась. При виде карлика глаза ее вспыхнули удовольствием.
– Это ты, Бизу? Как ты кстати пришел! – сказала она.
Затем, наклонившись к нему, она что–то долго шептала на ухо, не замечая удивления, ревности, волнения и целого хаоса разнообразных чувств, которые последовательно отражались на худом и морщинистом лице урода.
Приближающиеся шаги заставили Эриксо умолкнуть. Она боязливо прижала к себе Бизу.
Рамери, в сопровождении мага, пришел за шкатулкой.
Расспросив о некоторых подробностях, скульптор простился и ушел, а Эриксо и Бизу, как тени, выскользнули из ниши и разошлись по своим комнатам. Аменхотеп же сел и принялся за работу, продолжавшуюся обычно до рассвета.
На следующий день, едва взошло солнце, Рамери деятельно стал готовиться к перевозке сфинксов во дворец Пуармы. Страшно утомленный, обливаясь потом, он прилег отдохнуть только когда наконец два колосса, при громких криках рабочих, были установлены на барки, которые должны были доставить их во дворец царевича, сады которого так же примыкали к самому Нилу.
Отдохнув немного и надев свежие одежды, Рамери приказал запрячь колесницу и отправился во дворец царевича.
Пуарма, красивый молодой человек, на несколько лет моложе Рамери, любезно и сердечно принял скульптора. Оба они обучались в одной и той же греческой школе и, несмотря на разницу кастового положения, остались приятелями.
Молодой царевич сиял, поглощенный приготовлениями дворца к приему молодой жены. Считая, что любим взаимно, Пуарма терялся в изысканиях украшений для жилища обожаемой Нуиты.
Сияя радостью, он повел Рамери показывать новое убранство – вазы, ковры, драгоценные вещи, предназначенные для его будущей супруги. Узнав же о прибытии заказанных им сфинксов, он, вместе со скульптором, отправился на место выгрузки.
Когда колоссы были установлены на полозья, Рамери приказал снять с них покрывала. Солнечные лучи волшебно заиграли на золоте и эмалевых инкрустациях, а изумрудные и сапфировые глаза вспыхнули огнем.
Царевич, онемевший от восторга и удивления, наконец вскрикнул:
– Рамери! Да какое же совершенство создал ты вместо обыкновенных сфинксов, какие я тебе заказывал! У меня не хватит средств достойно вознаградить тебя! Ведь ты даришь мне целое состояние.
– Только немного труда, который, при этом, я выполнил с радостью и который прошу принять на память ко дню твоей свадьбы, – с поклоном ответил Рамери. – Может быть, ты предпочтешь поставить сфинксов в саду у террасы, которая ведет из апартаментов твоей будущей супруги, а не в задуманном тобою месте, столь тяжелом по своим воспоминаниям.
– В уме ли ты, Рамери? Как можно подвергать влиянию воздуха такую драгоценность? Нет и нет! Я поставлю их, как было уже решено, в пирамиде. Я вижу, что ты придал лицам сфинксов черты Нуиты и свои. Значит, любовь и дружба будут на страже самых дорогих мне воспоминаний.
Пуарма благодарно пожал руку скульптору, не замечая странного выражения, которое, как тень, мелькнуло по лицу Рамери.
Скоро они достигли пирамиды. Высокая, солидно сложенная из обожженного кирпича, пирамида эта стояла на краю сада, близ Нила, и была окружена рощицей из пальм и смоковниц. Внутри ее, по нишам, стояли изображения предков царевича и диваны; в центре, на возвышении, стояли статуи его отца и матери, в натуральную величину, а между ними помещалась маленькая статуйка его любимой, недавно умершей сестры.
На жертвеннике было приготовлено все необходимое для воскурения и возлияния.