Президент едва не разразился хохотом.
Поля вдруг обратилась к поэту с шутливым упреком:
— Значит, вы не спешили придти к нам, если искали самой длинной дороги?
— Спешил? Разумеется, нет, — отвечал Юстин. — Мне приятно видеть вас, но я уверен, что зимою и летом найду здесь все в одном и том же виде, тогда как красоты природы так часто изменяются, так чудно разнообразны и говорят мне о многом…
— Чего мы не понимаем? — с улыбкой спросила Анна.
— Конечно, потому что вы добровольно отреклись от всего, что может пробудить в вас вдохновение. Запертые в клетке, невнимательно глядя на природу и притом еще подчищенную и подстриженную садовником ради приличия, вы берете предметы разговора только из холодной книги или друг от друга. Не думаю, чтобы это было ново или любопытно.
Президент немного обиделся тоном пришельца и сказал ему с гордостью:
— Но, любезный друг, суди пологичнее: и в природе, повторяющейся каждый год, нет ничего слишком нового.
— Извините, во-первых, природа каждый год бывает вполне новою, а люди, которые не смотрят на нее, с каждым годом старятся… далее, она умеет соединить удивительное разнообразие, наконец, она неисчерпаема, а люди, заимствуя все из одних себя, скоро не будут находить пищи…
— Не буду спорить, потому что не стоит, — отвечал Карлинский, — и благодарю за комплимент.
— Я не привык говорить комплименты, — с улыбкой сказал Поддубинец, — потому что живу с природою, людьми, поэзией и сердцем. По мне, светские обычаи и вежливости — худые наставники.
— Это зависит от ученика, — прошептал президент, выходя из комнаты и пожимая плечами.
Юлиан, искренно сожалея, что милого его гостя приняли так грубо, подошел к Юстину, сел рядом с ним и пожал его руку. Но на лице поэта не заметно было, что колкие слова президента подействовали на него. Анна, очень любившая Юстина за то, что он приносил с собою настроение "святого дяди" (так она звала Атаназия), также подошла к нему с улыбкой и шепнула:
— Не сердитесь… мы понимаем и любим вас.
— О, не беспокойтесь об этом! Мне очень жаль людей, когда они иначе и хуже понимают свет и жизнь, но могу ли я препятствовать им в выборе, если сам хочу быть свободным?
Поля, не спуская глаз, издали глядела на поэта, как будто не решаясь подойти к нему и начать драму. Она измеряла противника и, может быть, соображала трудность предприятия.
"А если он вещим духом узнает мою притворную любовь и оттолкнет меня? — говорила себе девушка. — Во всяком случае, Юлиан будет презирать меня… этак будет еще лучше, и все падет на меня одну. Прежде я смеялась над ним, теперь, пожалуй, он будет смеяться надо мною… Нет! Я не хочу верить, чтобы он полюбил меня. Что я могу дать ему за благородную любовь, кроме холодного самопожертвования?"
Лихорадочные мысли толпились в голове девушки. Между тем Юстин с невозмутимым спокойствием отвечал на вопросы Юлиана и Алексея.
— Как ты можешь вести жизнь исключительно среди природы? — спрашивал Карлинский. — Как поэт, ты должен искать сочувствия слушателей, венков и славы.
— Я поэт и живу вдохновением. Божий мир, собственное сердце, старые песни, все прекрасное и святое — вот источники, из которых я утоляю жажду и наслаждаюсь таким счастьем, что смело могу встретить удары судьбы и они не возмутят веселого спокойствия души моей.
Эти слова, сказанные так некстати, в минуту, когда его счастью угрожал тайный замысел, заставили Полю вздрогнуть.
"Посмотрим, — сказала она самой себе, — посмотрим, бедный храбрец!.."
— Никогда я не представлял себе жизни полнее и счастливее моей, — продолжал Юстин. — Поэзия — это шестое, или, вернее, единственное чувство, при помощи которого мы понимаем и соединяем в одно целое все, что люди находят загадочным, противоречащим и непонятным, она воскрешает и делает человека бессмертным. Я никому не завидую и смеюсь над вашим величием, считая все это детскими игрушками. Вас все страшит и беспокоит, а я, странник на земле, на все смотрю равнодушно… моя великая поэма составляет всю мою собственность… одна минута вдохновения вознаграждает меня за целые годы бесплодных мечтаний, вид чего-нибудь прекрасного восхищает меня и делает бесчувственным к самым сильным огорчениям… Вы обладаете бесчисленным множеством предметов, у меня — только одна способность, которой вы не имеете, и она щедро восполняет для меня недостаток всех мнимых благ мира.