— И мне приходила подобная мысль, — несколько холоднее отвечал Карлинский, — но может ли это быть?.. Она?..
Алексей пожал плечами.
— Очень может быть.
— Что же остается мне делать? — спросил Юлиан.
— Не спрашивай меня, ради Бога, не спрашивай, потому что разбор этого вопроса сильно оскорбит тебя!.. Было время, когда тебе следовало бежать от нее, теперь осталась одна дорога: пренебречь всем, идти с нею в костел и обвенчаться…
Юлиан стоял точно вкопанный. Очевидно было, что он уже колебался, хотел любить, но боялся жениться.
— В самом деле, я люблю ее, — наконец проговорил Карлинский, — но можем ли мы быть счастливы?
— Не о том теперь речь, но ты обязан это сделать… С самого начала ты мог оттолкнуть ее, а теперь не имеешь на это права: она была твоя, и жизнь твоя принадлежит ей.
Карлинский смешался.
— Знаешь ли, — боязливо произнес он, — знаешь ли, какую картину моей будущности, вероятно, не без цели, представил мне президент, если бы я женился на бедной?
Алексей пожал плечами и сказал:
— Не знаю.
Юлиан слово в слово повторил весь разговор свой с президентом перед поездкой в Ситково.
— Следовательно, у тебя нет отважности обречь себя на бедность? — воскликнул Алексей. — Говори откровенно, Юлиан! В таком случае, сердечно жаль тебя, потому что ты погибнешь… Размысли, на чем основывается теперь твое счастье: на имение, на деньгах — на одном из самых непрочных земных благ… И для удовольствий тела, для светских пустяков ты готов пожертвовать своими правилами, привязанностью, любовью, благородством?..
— Это довольно резко сказано! — проговорил несколько обиженный Юлиан.
— Ты требовал моей откровенности, а я в подобных случаях не могу и не умею говорить против собственного убеждения… Теперь говори ты, я слушаю, я душевно желаю, чтобы ты оправдался.
Юлиан значительно охолодел и сказал себе, что, несмотря на искреннюю дружбу, Алексей и он не равны друг другу. Голос его обнаруживал обиженного пана, когда он произнес:
— Все это не более, как ораторские восторги! Правда, я люблю Полю, но не предвижу счастья ни для нее, ни для самого себя, если мы соединимся: оба бедняки, отверженные родными, и с такой необузданной любовью, как наша…
Алексей печально задумался и загляделся на месяц…
— О, далеко, очень далеко улетело время университетских прогулок наших в глубокий час ночи!.. Совершенно изгладились мысли, которыми делились мы тогда… Исчезло даже и то, о чем с таким восторгом рассуждали мы при встрече на постоялом дворе!.. Я, кажется, все тот же, что был, но тебя изменило холодное прикосновение вашего общества, тебя отравили вредные испарения его…
— Дорогой мой Алексей!.. Не думай так обо мне…
— О, я не обвиняю тебя! Ты беден, ты слаб, милый Юлиан!.. Но помни, что счастье не живет там, где оно грезится тебе, даже спокойствия ты не найдешь в богатстве, если ставишь его на первом плане в ряду условий жизни…
— Но ты не понял меня… Я не боюсь бедности один, но с Полей…
— С ней? С ней, которая обожает тебя и готова отдать за тебя жизнь свою?
— Так ее отношения к Юстину комедия, притворство? — вдруг спросил Юлиан.
— Не знаю, но опять скажу, что столь внезапную перемену не могу иначе объяснить себе…
Юлиан начал ходить по комнате и говорил в задумчивости:
— Все это превышает мои силы… Я не создан для борьбы и страданий… Я хорошо знаю, что с Полей я не могу быть счастлив…
— Но, ради Бога, вспомни, чем ты обязан ей!
— Обязан… я? — воскликнул Карлинский. — Скажи лучше — она… Я доведен был до сумасшествия… Никто не устоял бы на моем месте… она увлекла меня…
Алексей сжал руки.
— Молчи! Ради Бога молчи! — вскричал он. — Ты оскверняешь уста свои! Ты никогда не должен говорить этого! Она ребенок, она существо, не понимавшее опасности, но виноват один ты, как старший летами, виноват, как мужчина, наконец, сто раз виноват, потому что смеешь обвинять ее!
Юлиан вспыхнул и сказал Дробицкому:
— Теперь я вижу ясно, что чем больше мы живем, тем меньше понимаем друг друга. Ни возраст, ни опыт нисколько не научили тебя: ты все еще смотришь на вещи по-студенчески, горячо и свысока… Я созрел гораздо больше…
— Не хвались этим, — возразил Алексей. — Ведь ты сам просил меня быть откровенным и имел бы полное право презирать меня, если бы я дал тебе другой совет и не открыл всего сердца… Прекратим, однако, разговор и пройдемся по саду. Может быть, прогулка припомнит нам блаженные, счастливые минуты юности. О молодость и жизнь! Какая ужасная антитеза!
* * *