— В самом деле? — воскликнул он. — Да, это прекрасная партия и стоит похлопотать о ней. Кстати, скажу вам откровенно, что и я думал о ней для Юлиана.
— Ах, извините, право, я не знал об этом, — отвечал пан Петр. — Но вы и я не интриганы и, конечно, не станем брать панну силой или хитростью, а кому Бог даст счастье…
Президент сел на место и, по-видимому, успокоился, но на самом-то деле это обстоятельство чрезвычайно встревожило его. Подумав немного, он прибавил:
— Но надо сказать, что Гиреевич до гадости расчетлив. Мне кажется, что он будет смотреть в оба за своей дочерью и не позволит ей влюбиться до тех пор, пока не сосчитает капиталов ее нареченного.
— Мы были у Гиреевичей, — перебил пан Петр, — и, натурально, осматривали все редкости его дома, слушали музыку, а этот разбойник Альберт уверял, что даже за границей он не видал и не слыхал ничего подобного. Гиреевичу чрезвычайно понравилось то, что его bric a brac он сравнивал с кабинетом принца де Линя в Бельгии, а его игру с игрой Виетана. Плут малый! О, плут!
— Плут? Хорошо и это принять к сведению, — подумал президент.
В эту минуту их позвали к чаю.
Выручая мать, Анна занималась около столика хозяйством, Альберт помогал ей, и между ними уже легко было заметить короткость, служащую первой ступенью к более тесным отношениям.
Пани Дельрио, глядя на них, вспоминала свою увядающую молодость. Юлиан большими шагами ходил по зале, теперь пустой для него и пробуждавшей неизгладимые воспоминания. Алексей глядел в окно, потому что не имел сил смотреть на короткость Анны с этим ловким комедиантом без души и сердца.
— Какой это прекрасный старопольский обычай, — произнес Альберт, — что у нас сами хозяйки наливают чай!.. Это придает ему цену и вкус… В Париже…
— Почему вы так часто вспоминаете о Париже? — спросила Анна.
— Потому, что у нас в большой моде кричать против него и выдумывать про него разные небылицы, однако это, может быть, единственный в мире город, где высшее общество умеет жить и где жизнь чрезвычайно приятна…
— Приятнее, чем у нас? Но вы хвалили наш старинный обычай?
— Да, хвалю и даже высоко ценю его. Но это не мешает мне утверждать, что нигде так хорошо не понимают жизнь, как в Париже… Никто не видит пружин, двигающих эту машину, все идет прекрасно, легко, плавно, в свою пору приходит, изменяется… проходит… все так прекрасно рассчитано, что жителю Парижа никогда не может придти на мысль, чтобы в другом месте жизнь была в тягость… О, жизнь — великое искусство, почти наука!
— Но вы говорите о жизни, которой мы не понимаем, сейчас изображенная вами — невозможна… Как жить только для того, чтобы веселиться и наслаждаться?
— Конечно, если же судить о ней с нравственной точки, то это другое дело.
— Но человек живет еще сердцем, душой!
— Извините, панна, в той жизни, какой живут в Париже, все входит в расчет: там есть пища для сердца, для души, для чувства красоты, для идеала, для всех потребностей человека — душевных и телесных.
— Я думаю, что больше всего для эгоизма…
— Но эгоизм, принимаемый в хорошем значении, не так страшен, — подхватил Альберт, любивший парадоксы, — и не так отвратителен, как кажется. В хорошем значении он заключает в себе филантропические начала и никому не мешает…
— Это для меня совершенная новость! — заметила Анна.
— Отвращение к эгоизму есть предрассудок, — с улыбкой продолжал молодой человек. — Эгоизм — это соединительная сила, и мир не устоял бы без нее, только этой силой, как и всеми другими, должен управлять разум. В состоянии варварском эгоизм все ниспровергает или разрушает, потому что там нет будущего, но в цивилизованном мире он спасает…
В таком смысле продолжался разговор между Анной и Замшанским — и никто не прерывал их. Алексей с глубокой грустью смотрел на них, слушал разговор и жалел о падении Анны.
"Бедные женщины! — думал он. — Они всегда предназначаются недостойным людям… По какой-то странной прихоти судьбы самая поэтическая девушка должна пасть жертвой насмешливого скептика, чуть только он блеснет перед ней остроумием или своими вздохами возбудит в ней сострадание, самая святая позволяет очаровать себя извергу, самой кроткой овладевает тот, кто дает ей почувствовать свою силу!"
Внутреннее страдание и предчувствие печальной будущности Анны до такой степени заняли Алексея, что он не заметил президента, который вежливо подошел к нему и шепнул на ухо, что хочет завтра рассмотреть общее состояние дел по имению и проверить счета.