— Иду из Гор от Юстина и Поли, — сказал он. — Что-то не везет им счастье, червь точит эту молодую и прекрасную чету. Решительно не понимаю их… Приехали со слезами и теперь сидят дома, задумчивые, и страдают, как будто уже разочаровались друг в друге. Вот каково человеческое счастье! Почти не попробовали его, а уже во рту стало горько.
Юлиан покраснел, смешался и поспешно отвечал дяде:
— Не станем говорить о них… Сегодня больше, нежели в другое время, я боюсь печальных предвещаний для моей будущности…
— Так ты думаешь о будущем? Слава Богу! — перебил Атаназий. — А мне президент наговорил тут о каких-то планах насчет твоей женитьбы… Да еще на ком? На дочери Гиреевичей! Ты очень молод для женитьбы, притом еще не имеешь цели в жизни и, наконец, должен сознавать обязанности своего звания. До сих пор ты ничего не сделал ни для общества, ни для себя, ни для нас, следовательно, имеешь ли право думать о женитьбе?..
— Милый дядюшка! — отвечал Юлиан, постепенно приходя в большое замешательство. — Что же можно сделать в теперешние времена?
— Все! Во-первых, быть полезным гражданином, во-вторых, избрать себе дорогу, предположить цель… Но прежде всего и главным образом, образовать в себе духовного человека… Ты колеблешься, до сих пор не сделался никем и ничем, доброе, любимое дитя мое!.. И остаешься еще ребенком, каким был в колыбели, но я не хочу, чтобы ты остался таким навсегда…
— Увы, во мне нет сил быть чем-нибудь больше, — вздохнул Юлиан, — и я поневоле должен запереться дома…
— Можешь и дома трудиться, размышлять… Только обрати взоры на будущую жизнь и сообразуй с ней настоящую. Ты — Карлинский! Без слез, даже с душевной радостью я увидел бы тебя умирающим для какой-нибудь великой идеи, мучеником, апостолом, исповедником, юродивым, но без скорби не сумею смотреть на тебя в то время, когда ты запрешься в холодную скорлупу черепо-кожного животного… или сделаешься червяком, держащимся на засохшем листочке.
Юлиан уже не знал, что говорить далее и решился прекратить затруднительный разговор искренним признанием в том, что уже было сделано. Потупя голову, он произнес:
— Дядюшка! Простите меня! Худо ли, хорошо ли, но я сделал решительный шаг: я люблю и уже обручился… Через полгода назначена свадьба…
— Ох, это худо, очень худо! — воскликнул Атаназий, отступив от племянника. — Следовательно, ты погиб, а с тобой и все мы погибли… Теперь придется ждать нового поколения — разве оно не принесет ли нам новой надежды… И всему причиной президент! Но на ком ты женишься? На дочери Гиреевичей? Проклятая корысть! У них деньги выше всего на свете.
— Я знаю, что в глазах ваших я представляюсь безумцем! — прибавил он, спустя минуту. — Мои советы вовсе не заслуживают вашего внимания, только из вежливости и, может быть, из милости вы приходите известить меня уже о решенном деле! Напрасно я истощался в советах… Напрасно! Падение было неизбежно… И вы падете! Но я большего надеялся от тебя, милый Юлиан, и мое сердце жестоко страдает. Подобно всем нашим паничам, ты в скором времени сделаешься бесполезной и холодной куклою… Анну вы отдаете другому такому же человеку без сердца, он умеет прекрасно болтать и проговорит всю жизнь, потому что в нем нет ни веры, ни энергии для деятельности. У Эмилия отняли друга… Так уж больше ни о чем не советуйтесь со мной, не ездите к старому безумцу… Незачем! С горестью в сердце, всегда полном любви, я пропою по вас Requiem aeternam. Ни богатство, ни связи, ни светское остроумие не спасут вас от падения… Вы падете! Непременно падете! И мои глаза закроются, и некому будет даже оплакивать вас!
Юлиан не ожидал такой силы чувства в своем дяде. В испуге он стоял, потупя голову и не зная, что сказать. Но вдруг он почувствовал себя в дрожащих объятиях старца, и горячая слеза капнула ему на голову.
— Свершилось! — проговорил ослабленный Атаназий тихим голосом. — Свершилось! Более я не стану упрекать. Да благословит тебя Бог и да отвратит от тебя гнев свой!
Атаназий отер глаза и начал говорить как будто самому себе:
— Напрасные усилия. Другие времена, другие потребности, другой характер современности! Надо отказаться от родовых предназначений… Теперь Провидение призывает других деятелей в виноградник свой, всемогущая десница Божия, как в первые времена христианства, нисходит теперь на бедных рыбаков, на мытарей, простой народ… а мы сделались недостойны выбора, нас удалили от мученичества и обрекли на участь животных, объедающихся у корыта… Ах, прекрасно, величественно было наше прошедшее, но оно умерло и никогда не воскреснет… Так сложим в костер все эмблемы прежнего величия, покроем саваном и на веки забудем их… Мы уже не в силах носить на себе эти великие знамения… они гнетут нас к земле…
* * *